Читать книгу - "Богадельня - Генри Лайон Олди"

Стук в дверь.

– Заходите, – с раздражением, удивившим его самого, крикнул фратер Августин.

Он сидел в келье больше часа. Тупо глядя в стену. Это Гонорий предложил: для пущей чистоты «следственного опыта». Чтоб все было, как тогда. Декан Белого капитула оказался прав: не все, но многое. Например, бессонная ночь.

И смятенье души на пороге неизвестности.

В низкую дверь, горбясь, протиснулся Костя Новоторжанин. В руке новгородца горел фонарь, закрытый колпаком из стекла.

– Здрав будь, отче, – начал Костя, повторяя свое прежнее приветствие. Запнулся, поймав мрачный взгляд монаха. Спрятал фонарь за спину. И закончил уж вовсе невпопад:

– Идем, поп…

Тишина богадельни сегодня тоже была похожей, но другой. Если тогда, на пороге удивительного Обряда, она соперничала с тишиной древних соборов, где веками копится благоговение паствы, – сейчас беззвучие обители скорей напоминало детскую спальню на рассвете. Запах молока. Безмятежность. Скоро войдут родители. Скоро дитя проснется, громко заявляя миру плачем или смехом: «Я здесь! Я живу!..» Но это случится позже.

Фратер Августин мотнул головой, гоня сравнение прочь.

Перевод близился к концу. Перевод «Наставленья жизни человеческой». Перевод жизни человеческой через дорогу. Там, на обочине, жизнь отдохнет, чтобы вскоре двинуться дальше, иными путями. Навстречу солнцу. Вот оно, солнце: прячась за скалами, едва-едва тронуло крыши. Прозрачный воздух звенел, искрясь свежестью.

– Мне потребуется переносной горн.

– Уже озаботились.

– Мы что, продолжим ломать комедию? Говорить про уголь, крюк? Щипцы?!

– Слышь, поп… – вместо ответа пробормотал Костя. Новгородец выглядел испуганным. Бледным, суетливым. – Плохо мне. Очень плохо, поп. Смутно. Весь час мнится: это взаправду…

И добавил, комкая забытую на лице улыбку:

– Молись за мя, грешного…

Дверь открылась, впуская людей под своды базилики.

Ширма уже стояла рядом с апсидой. Совет Гильдии толпился в боковых нефах, еле слышно шепчась. Бок о бок с давно умершими гильдейцами: вон папа Иннокентий… вежливый мавр… Тихо плакала, зажимая себе рот, Жюстина: сердце матери чуяло беду. Холодно молчал граф Рейвишский. Кривил тонкие губы рыцарь Дегю. Босой кармелит задумчиво стоял у алтаря, наблюдая. «Ноев ковчег, – думал монах, приближаясь к ширме. – От всякой плоти по паре. Гильдия. Чернь. Знать. Слуги церкви. Призраки мертвых: вечная память. Скоро войдут двое невинных. Затворят дверь. И ковчег отправится по хлябям, чтобы выжить или разделить судьбу обреченных».

Сводя за собой створки ширмы, он вдруг понял, почему Совет Гильдии предпочел жаться в тесноте, но ближе к выходу. Если граф цу Рейвиш решит, что здесь творится непотребство… Ничто не помешает двоим рыцарям перебить всех. До единого. Но часть Совета ускользнет через портал. И Гильдия не будет обезглавлена.

Такая предусмотрительность внезапно развеселила монаха.

Еле-еле сдержал смех.

Нет, не сдержал. Прыснул в кулак. Потому что возле горна топтался новоявленный ректор Совета. Толстячок явно заменял собой бородача Пелгусия. И чувствовал себя в этой роли полным профаном: мялся, смотрел в пол. Виновато пожимал плечами. Монах успокаивающе махнул рукой. Полно вам, мейстер Энгельберт. Угомонитесь. Ничего особенного не происходит.

Толстячок поднял голову.

В расширенных зрачках плескался ужас.

Монах не выдержал: отвернулся. Отсюда было хорошо видно: в зале Гонорий подозвал к себе новгородца. Что-то спросил. Костя кивнул. Тогда кармелит быстро прошел за ширму.

– По-моему, брат мой, – сказал он, обращаясь к цистерцианцу, – вы здесь единственный человек, с которым можно говорить. Остальные трясутся от страха. Я задал простой вопрос: «Кто из детей вошел первым?» И знаете, что мне ответил этот русин?

Фратер Августин тронул горн. Остыл. Велеть мейстеру Энгельберту разжечь огонь?..