Читать книгу - "Живые в Эпоху мертвых. Старик - Александр Иванин"

Павел Олегович с подобострастием выложил все, что он знал о новой власти.

Военные похихикали и стали готовиться к приему новых гостей.

Добившись своего, Иваницкий увел своих соратников в кабинет. Времени еще было вагон, и терять его зря было большой роскошью. Следовало заняться неким Пистоном, который имел совершенно непонятные виды на накопительный пункт и его обитателей.

Бочкин не любил тайн. Если что-то скрывают, это явно может ударить не только по башке, но и в спину, а инстинкт самосохранения у Бочкина был развит чрезвычайно сильно. В момент возвращения в накопительный пункт ему сразу буквально ударила по глазам разительная перемена в придурковатом следователе. Выбрав удобный момент, он вошел буквально на плечах зазевавшихся караульных в комендатуру, которую теперь превратили в неприступную крепость. Наружные стены были обложены мешками с песком и бетонными дорожными плитами. На крыше комендатуры и около ворот разместились наспех выполненные капониры. Просочившись во внезапно ставшую недоступной комендатуру, он пошагал на второй этаж.

Погрузиться в пучины служения Долгу новому Иваницкому с командой помешал Бочкин.

Щелкнула дверная ручка, и дверь беззвучно распахнулась. К новообращенным вошел Бочкин.

— Привет, душегубы! А кто это вам четыре неправильные буквы на двери нарисовал? Там три правильные советские буквы должны быть написаны. С «ха» начинается.

Бочкин был в приподнятом настроении.

— Бочкин, а зачем ты живешь? — вместо приветствия спросил у него Иваницкий.

Усатый мужик опешил, вперив непонимающий взгляд в лицо следователю. Процесс шевеления извилинами отразился на лбу глубокими морщинами.

— Бочкин, ты знаешь, зачем ты живешь? Для чего? — продолжил непонятный разговор Володя.

— Хм… Для себя я живу. Вы чего тут? Политуры перепились, что ли?

— Нет, Бочкин, просто мы теперь знаем, зачем живем.

— И зачем же вы живете?

— Бочкин, а ты человека убить можешь?

— Могу, конечно. Теперь особенно.

— А тебя совесть грызет, когда человека жизни лишаешь?

— Ну, ты это загнул. Может, «белочка» к тебе в гости пришла?

— Грызет тебя совесть, — утвердительно ответил за Бочкина Иваницкий и продолжил: — А есть такие покойники, за которых тебя совесть не мучит?

— Есть, конечно, — уже настороженно ответил усатый мужик.

— А есть такие, ради смерти которых ты готов свою жизнь отдать? Обвязаться тротилом и прыгнуть на такого с гранатами, чтобы всех насмерть и сразу?

Бочкин опять вытаращил глаза на Иваницкого.

— Миша Меченый и Беня Беспалый. А еще был такой, Трофимов фамилия, — гад редкостный.

— А вот Беспалого, например, — ты бы его для себя или для людей убил?

— Для людей, конечно. Мне-то что? Я при всякой власти в одной поре жил.

— Вот это, Бочкин, и есть те самые четыре буквы на нашей двери. Теория меньшего зла называется. Лучше убить одного, чтобы спасти многих. Ты вправе судить и приводить приговор в исполнение. Это тяжелая и трудная работа.

— Ну ты сказал. Вы теперь санитары леса, что ли?

— Бочкин, а ты сможешь быть судьей?

— Так у меня же вообще образование только школьное.

— Не в этом дело, Бочкин. Зачем знать законы? У тебя есть совесть. Она подсказывает тебе, что хорошо и что плохо?

Бочкин поднял взгляд к потолку.

— Каждый из нас знает, что такое хорошо и что такое плохо. Иначе ты бы не пошел на смерть ради того, чтобы убить подонков. Ты видишь зло и можешь спасти от него других, и лучшее правосудие — это смерть, а единственный твой закон — это совесть. Судить по совести и по правде, а потом карать, как тебе совесть позволит, — вот наша задача и священный Долг.

— Мужики, я с вами. Чего делать, скажите, — выдал оторопевший Бочкин.

— Бочкин, ты сам должен для себя определить, что ты должен делать. Пусть тебе совесть подскажет. Только смелость для этого нужна.

— Э… Дайте хоть привыкнуть. Получается, если что не по совести и не по правде — то мочить можно?

— Да! Мочить, уничтожать и изводить каленым железом. Но пойми самое главное. Ты не принадлежишь себе. Ты служишь своей совести и Долгу. В этом твоя сила. Мы все умрем. Но есть для тебя разница, что ты увидишь перед самой смертью, когда оглянешься на свою прошедшую жизнь? Зря ты прожил эту жизнь или нет? Ведь родился ты ради чего-то большего.

Кирильцев подошел к оторопевшему Бочкину:

— Ты теперь с нами, брат?

— Да ради такого я хоть с кем!!! — резюмировал свои выводы Бочкин.

Кирильцев обнял его крепко и горячо. Бочкин отстранил от себя Женю:

— Пошли правду делать. Хватит трепаться.

Попов с интересом наблюдал за процедурой обращения нового адепта служения Долгу.

— Бочкин, ты в курсе, что накопитель под наблюдением?

— Чего?

— У нас на территории группа работала, которая собирала информацию о центре. Помнишь, вчера ты одного в бараке с балластом штыком запорол?

— Вот гад! Если бы знал, то его вообще на лапшу китайскую завитками порезал бы.

— Молоток, брат! Ты уже все понял.

Бочкин просиял и зарделся румянцем, как гимназистка от пикантного комплимента.

— Тут вопрос сложнее. То, что они собирали информацию про отъезжающие колонны, — это мне понятно. А вот зачем им дали задание режим охраны накопителя изучить — это мне не совсем понятно и вызывает серьезные подозрения.

— Эх, зря я того урода заколол, — в сердцах стукнул кулаком по столу Бочкин. — И зря я еще того второго добил на куче с трупами.

— Бочкин, материал есть. В подвале вчера тощего закрыли. Пойдем поспрошаем.

— Ага, — радостно оживился Бочкин.

Разбирательства четверки служителей Долгу были совсем короткими. Они выволокли тощего вертлявого типа, закоченевшего до синевы и дрожи во всех членах. Недолго думая они повели его к тайнику с рацией. Тайник оказался в силовой будке под вышкой сотовой связи на территории накопителя. Антенна была выведена непосредственно на мачту вышки, а сама рация оказалась стационарной милицейской «моторолой», возможно перепрограммированной. Иваницкий сильно выкрутил ухо заойкавшему тощему и спросил:

— Слышь, болезный, когда у тебя сеанс связи с твоим Пистоном?

У тощего тряслись руки и звонко клацали зубы — даже на теплом весеннем солнце он еще не успел согреться.

— В десять должен был быть. Но мы его пропустили. Еще резервный сеанс связи в тринадцать часов, а потом только в шестнадцать. Есть еще вечером, в двадцать два ноль-ноль, но это бесполезно, они тогда уже все пьяные или под кайфом.