Читать книгу - "Великий перелом - Гарри Тертлдав"

Теперь она впервые смогла рассмотреть свою маленькую девочку. Цвет ее кожи был не совсем таким, как у китайского ребенка: кожа чуть светлее и чуть грубее. Лицо ее было также чуть длиннее и менее плоским; шейка — тонкая, напомнившая Лю Хань Бобби Фьоре, — и положила конец ее страхам. Чешуйчатые дьяволы не подменили ребенка. Глазки ребенка имели правильную форму — они не были круглыми и не выглядели, как у иностранного дьявола.

— Добро пожаловать домой, маленькая, — мурлыкала Лю Хань, прижимая крошку к себе. — Иди к своей маме.

Ребенок начал плакать. Он смотрел не на нее, а на Томалсса, стараясь вырваться и вернуться к нему. Острый нож прошелся по сердцу Лю Хань. Звуки, которые издавала ее дочь, не были похожи на звуки китайского языка или языка иностранных дьяволов, на котором говорил Бобби Фьоре. Это были шипенье и щелчки ненавистной речи маленьких чешуйчатых дьяволов. Среди них безошибочно угадывались усиливающие покашливания.

Томалсс заговорил с выражением презрительного удовлетворения:

— Как видите, детеныш привык к компании самцов Расы, а не к вашему роду. Тот язык, на котором говорит детеныш, — это наш язык. Его привычки — это наши привычки. Да, он выглядит как Большой Урод, но мыслит как представитель Расы.

Лю Хань пожалела, что не пронесла в палатку оружие. Она с радостью прикончила бы Томалсса за то, что он сделал с ее дочерью. Ребенок продолжал извиваться, стараясь вырваться и вернуться в рабство к Томалссу, к единственному существу, какое он пока знал. Его плач отдавался в ушах матери.

Вмешался Нье Хо-Т’инг:

— То, что сделано, можно переделать. Мы перевоспитаем ребенка в достойное человеческое существо. На это потребуется время и терпение, но это может быть сделано и будет сделано.

Все это было сказано на китайском.

— Будет исполнено. — Лю Хань перешла на язык маленьких дьяволов, бросив эти слова в лицо Томалсса и добавив для порядка усиливающее покашливание.

Ее дочь с широко раскрытыми глазами уставилась на нее с удивлением, услышав, что мать использует слова, понятные ей. Может, в конце концов, все будет не так уж плохо, думала Лю Хань. Когда она впервые встретилась с Бобби Фьоре, единственными словами, понятными обоим, были обрывки языка маленьких чешуйчатых дьяволов. Они старались — и это им удалось — понемногу изучить и языки друг друга. А дети, когда начинают говорить, усваивают слова с удивительной быстротой. Нье прав — если повезет, то вскоре ее дочь начнет понимать китайский и станет настоящим человеческим существом, а не имитацией чешуйчатого дьявола.

А пока ей придется использовать слова, которые заставят дочь признать ее.

— Теперь все хорошо, — сказала она на языке маленьких дьяволов. — Все хорошо.

Она изобразила еще одно усиливающее покашливание, чтобы показать, как хорошо, когда вернулась дочь.

И снова маленькая девочка изумленно уставилась на нее. Она задыхалась и сопела, а затем издала звук, похожий на вопросительное покашливание. Возможно, она хотела сказать:

— В самом деле?

Лю Хань ответила еще одним усиливающим покашливанием. И вдруг, словно выглянувшее из-за туч солнце, улыбка осветила лицо ее дочери. Лю Хань заплакала, думая: как же воспринимает это ее ребенок?

* * *

— Готов к взлету, — доложил Теэрц.

Через мгновение командир полетов дал разрешение на вылет. Истребитель Теэрца с ревом промчался по взлетной полосе и взмыл в небо.

Пилот был доволен тем, что быстро набирал высоту, поскольку зенитки, появившиеся неподалеку и восточнее от воздушной базы Канзаса, выпустили по нему несколько снарядов.

Номинально Раса уже некоторое время контролировала эту местность, но Большие Уроды продолжали тайком завозить оружие на спинах своих самцов или животных и наносили Расе мелкие уколы. Они не были столь опасны, как в СССР, но и приятного было мало.

Он сообщил по радио на базу о примерном расположении зениток.

— Мы позаботимся о них, — пообещал командир полетов.

Так оно и будет — если получится. Теэрц уже знал, как это бывает. Пока они соберутся послать самолеты, вертолеты или пехотинцев — зениток на том месте уже не будет. И вскоре они снова откроют огонь, откуда-нибудь неподалеку.

С этим он ничего поделать не мог. Он летел на запад, к боевым позициям перед Денвером. Теперь, когда он выполнил несколько боевых вылетов против тосевитских сил перед городом, он понял, почему начальство перевело его с флоридского фронта сюда. Большие Уроды создали здесь фортификационные сооружения даже более мощные, чем японцы вокруг Харбина в Маньчжурии. Да и зенитных орудий здесь было больше.

Он не любил думать об этом. Он был сбит под Харбином, и его по-прежнему охватывала дрожь, когда он вспоминал про японский плен. Говорят, что американцы лучше обращаются со своими пленниками, чем японцы, но Теэрц был не склонен доверять милости любых тосевитов.

Вскоре он уже осматривал горы, которые бугрились на поверхности этой земной массы подобно грудным щиткам эрути, животных на Родине. Выше самого высокого пика поднимались клубы дыма и пыли с поля боя.

Он связался с командиром полетов, чтобы получить координаты первоочередных целей.

— Мы достигли успеха возле деревушки, известной у тосевитов как Кайова. Нападение, которое они начали в этом месте, провалилось, и теперь они созрели для нашей контратаки. — Самец дал Теэрцу координаты целей, добавив: — Если мы прорвемся здесь, то сможем опрокинуть их позиции. Ударьте по ним посильнее, командир полета.

— Будет исполнено, — ответил Теэрц и направил истребитель в заданном направлении.

* * *

Для Ранса Ауэрбаха война закончилась. Совсем недавно он думал, что закончился и он сам. Он даже жаждал этого, получив пулю в грудь и еще одну в ногу. Рэйчел Хайнс пыталась вытащить его к позициям американцев после того, как он был ранен. Он вспоминал, как попал в самую гущу, и, если бы мог, изгнал бы это воспоминание навсегда.

Тогда ящеры, сделав вылазку против кавалерийского отряда, который он возглавлял, оказались очень близко. Он помнил, как ручьем лилась кровь у него из носа и рта, когда он прокаркал Рэйчел приказ убираться прочь. Он понимал, что кричит впустую.

Единственное приятное воспоминание из того страшного времени — ее поцелуй в щеку. Он надеялся, что она успела уйти. Точно он не знал — сразу же после этого свет для него померк.

Следующее воспоминание: он — в Карвале, превращенном в развалины артиллерийским обстрелом. Измотанного вида доктор посыпает рану на бедре порошком сульфонала, в то время как ящер с красными крестами в раскраске тела восхищенно наблюдает за этим обоими глазами.

Ауэрбах попытался поднять правую руку, чтобы дать знать доктору — и ящеру, который тоже выглядел доктором, — что он жив. Еще он видел иглу, воткнутую в вену, и трубку, которая шла к бутылке с плазмой в руках молодой женщины.