Читать книгу - "Грани безумия. Том 1 - Ирина Успенская"

Голос канцлера плыл вокруг, увещевая, объясняя, пытаясь успокоить, и помогал остудить голову гораздо лучше прикосновения к камню. Во всяком случае, был таким же прохладным, хоть и сочувственным. Аластор молча подчинился, позволив отвести себя в собственную спальню. Никогда раньше он не думал, что дворец такой огромный. Пустой – ни одного человека не попалось им навстречу, кроме вытянувшихся и вросших в стены караулов. И при этом полный шепотков за спиной, а стоит обернуться – и снова никого. Но он не оборачивался. Просто шел, подчиняясь твердой заботливой руке Ангуса, и думал, как плохо, что Айлин далеко, да и Лу уехал.

– Я прикажу принести вам шамьета с успокоительным, ваше величество, – сказал канцлер, заведя его в спальню и что-то коротко бросив Джастину. Тот охнул и кинулся прочь. – Прошу, не спорьте, вам это нужно. Потрясения такого рода гибельны для здоровья, а вы нужны нам и королевству. И… мне жаль, поверьте.

Аластор кивнул. Ангусу жаль. И остальным, наверное, тоже. Он уже успел понять, что его красавицу и умницу жену любят при дворе гораздо меньше, чем ему сначала показалось, только до сих пор не знал почему. Неважно. Главное, что его ребенка ждал весь Дорвенант. Наследника Дорвеннов, продолжение священной крови. Теперь… все будет сложнее. Особенно, когда станет известно, что Беатрис больше не может родить. Сложнее для нее, а значит, и для него. И для всего Дорвенанта – тоже. Потому что пройдет совсем немного времени, и от него потребуют развестись с ней, чтобы взять новую жену, способную обеспечить наследника. А он не сможет предать Беатрис. Ни как свою любовь, ни как жену, ни просто как женщину, не заслужившую это последнее и самое страшное предательство. И выхода нет, во всяком случае, Аластор его не видит.

«Я стал королем, – подумал он с ужаснувшим его самого равнодушием, падая на постель. – Мой ребенок умер, моя жена кричит от сердечной боли и не хочет меня видеть, а я… я думаю, что теперь многое изменится. Я стал королем. И больше не могу позволить себе слабости, не могу прятаться от того, что происходит со мной и Дорвенантом. Я люблю ее, видят Благие, люблю! Но не знаю, как теперь защитить. Ничего, я придумаю. Потом. А сейчас нужно как-то пережить это все…»

Рядом неслышно появился Джастин с чашкой в руках, и Аластор послушно выпил горчащий шамьет. Снова вспомнился Лу. И Айлин. Хоть бы они не почувствовали его боли! Целители клялись, что связь достаточно ослабла. Дункан как-то обронил, что теперь даже смерть одного из них не окажется для остальных опасной. Вот и хорошо, не нужно Лу и Айлин это переживать! Но будь они рядом…

Он вдруг понял, что не хочет видеть никого, кроме этих двоих. Матушка и отец его бы утешили, но… Они не любят Беатрис. И ничего с этим не поделать. Вспомнилось, как матушка посылала миртовое деревце Айлин, хотя ее собственная невестка тоже носила дитя и была бы, наверное, рада подарку. Хотя бы в знак, что семья Аластора забыла прошлое и готова примириться ради сына и внука или внучки. Но деревце получила Айлин – с самыми лучшими и нежными пожеланиями. И хотя он верит, что матушка и отец никогда не порадуются несчастью Беатрис, делить с ними горе он не хочет. Только не это горе.

Дункан? Месьор д’Альбрэ? О да, они посочувствуют… Но это все не то! Один – друг и советник, второй – друг и наставник, но перед ними стыдно показаться слабым. Не способным справиться с горем. Отчаявшимся. Перед Айлин и Лу не стыдно. Они его видели всяким – в том походе, который их связал крепче, чем родных или возлюбленных. Ни Айлин, ни Лучано он бы не постыдился. Но… Друг сейчас идет по канату над своей собственной пропастью, и Аластор скорее откусит себе язык, чем потребует помощи от того, кто и так рискует. Айлин мало того что замужем, и муж имеет право не отпустить ее из дома, она беременна! И для нее беда и горе Беатрис особенно ужасны. Нет, Айлин даже звать нельзя, ее нужно беречь.

Значит, что? Он справится и так. Ничего такого уж невыносимого, просто никого не хочется видеть. Беатрис не хочет видеть и слышать его, а он – всех остальных. Логично на зависть Аранвенам!

Джастин еще несколько раз появлялся, пытаясь напоить или накормить его, но Аластор терпеливо отсылал камердинера раз за разом. Тихо, спокойно, даже учтиво – старик не виноват, что переживает. Дважды приходил канцлер – ему Аластор тоже объяснил, что тревожить его не нужно. Разве что Беатрис позовет. Кстати, как она себя чувствует? Спит? Прекрасно. Беллиссимо, как Лу говорит. Проснется – пусть ей скажут, что Аластор просит разрешения зайти. А все остальное – подождет. И если еще раз кто-нибудь сунется с изъявлениями сочувствия… Аластор вспомнил чью-то отвратительную рожу, неведомо как пробившуюся мимо охраны, и поближе подтянул секиры. Да, ему вполне удобно сидеть на полу возле кровати. Нет, обедать он не станет. И ужинать – тоже. И вообще, неужели так сложно просто его не беспокоить?!

Кажется, Ангусу он тоже нагрубил. А может, наоборот, был слишком вежлив – почему-то эти понятия путались и совершенно не различались. Что он точно помнил, это как пообещал гвардейцам с другой стороны двери службу даже не егерях, а в свинопасах, если пустят кого-нибудь… кого-нибудь такого, в кого придется кинуть секирой, раз по-хорошему не понимают.

Слава Благим, канцлер больше не приходил. Джастин тоже где-то прятался, и только Флориморд ткнулся Аластору носом в руки и замурчал. Потом заполз к нему на колени, не переставая мурчать просто-таки исступленно, и замер там большим, теплым, пушистым комком. Аластору очень хотелось расплакаться, запустив пальцы в длинный мех, но слезы будто выгорели, как и весь он изнутри.

Потом за окном вроде бы стемнело. Аластор погладил кота и попытался сказать ему, что вовсе не обязательно сидеть на коленях столько времени. Джастин его покормил бы… Но Флориморд уходить отказался, а звать ради этого камердинера не было ни сил, ни желания. Как и для того, чтобы разозлиться наконец на себя и сделать хоть что-нибудь. Оказывается, на злость нужно очень много сил.

А потом дверь в спальню открылась. Аластор хотел рявкнуть, что никого не звал, но шелест платья вдруг заполнил все вокруг, и каблучки простучали по паркету несколько раз, прежде чем ковер заглушил шаги. Она подошла, встала рядом, положила ему, сидящему с котом в обнимку, позорно скорчившемуся от боли, руку на плечо. И боль не прекратилась, но Аластор вдруг снова смог вдохнуть полной грудью. Он даже удивился, поняв, что раньше никак не получалось. А теперь – да!

– Я пришла, – сказала она и села на кровать прямо за его плечом, погладив Аластора по голове.

Аластор повернулся, не в силах удивиться этому чуду, принимая его с тихой безмерной благодарностью, – и уткнулся лицом в плотный шелк с самым родным и правильным запахом на свете.