Читать книгу - "Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов"

Он и перед самым началом состязания выглядел хладнокровным, начав нервничать лишь после первого залпа, когда стало ясно, что Пантелеймон, Фрол – один из ребят-близнят, тихий Мокей и мой Тимоха лучше на целую голову, а результаты остальных тоже хоть и не так сильно, но все равно выше немецких.

Второй выстрел упрочил преимущество моих «спортсменов», а после третьего стало ясно, что догнать нечего и пытаться. Победу, как и следовало ожидать, одержали мои парни. Пантелеймон стал первым, Мокей вторым, заполучив кубок поменьше, а третье место и серебряную чару в упорном сражении с Фролом все-таки завоевал мой Тимоха. Кстати, всего двое из немецких стрелков вошли в первую десятку, да и то в самый ее хвост, взяв восьмое и девятое места.

– А ты, Георгий, усмехался, когда две седмицы назад на нас глядел, – невинно напомнил я Фаренсбаху последнюю нашу встречу, произошедшую на пути к полигону.

Дорога-то наша лежала через Болвановку, где после нашествия Девлета царь повелел размещать немецкий служилый народ, так что Фаренсбах не раз и не два встречал нас на ней. И всякий раз, окидывая наше разношерстное воинство надменным взглядом, он презрительно усмехался вдогон. Мол, как вы ни тренируйтесь, вояки, а нас в мастерстве вам не догнать, ибо варвары.

Ну-ну. К слову сказать, я по причине неугомонности к тому времени успел побывать во многих московских слободах, и белых, и черных[68], так что имел возможность сравнить. Правда, в дома жильцов Болвановки не заглядывал, потому о внутренней чистоте промолчу, но касаемо улиц могу заявить со всей ответственностью, что нигде не сыщешь такой грязищи, как в этой слободе для иноземцев. Осенью и весной телеги там уходили в грязь по самую ступицу, так что и осей не разглядеть.

Может, отсюда и пошло прозвище слободы, как знать. Во-первых, сами проживающие как болваны – по-русски с пятое на десятое, и то далеко не каждый, а во-вторых, надо быть настоящим болваном, чтобы поздней осенью или ранней весной ехать через эту слободу, особенно с грузом, – обязательно застрянешь. И кому больше подходит прозвище «варвар»? Впрочем, я отвлекся…

Поначалу я был равнодушен к взглядам Фаренсбаха. Подумаешь, хмыкает себе немчура в усы, ну и пускай. Но если бы он был один, а то ж, как правило, со свитой человек в десять, и та, в отличие от Фаренсбаха, усмешками не ограничивалась. Лопотали они, правда, по-своему, так что хлопчики мои не больно-то злились, хотя иронию чувствовали. Слова «русиш швайн», которые до меня доносились, я им не переводил во избежание конфликта, а остальных и сам не знал. Впрочем, что знать. Все они из одной серии.

Но потом, во время пятого по счету такого вот свидания, когда уже был уверен, что мои орлы не подведут, я направил коня к Фаренсбаху и после вежливых приветствий предложил эти состязания, невинно заметив, что на них точно выяснится, кто именно швайн – русиш или дойч, и кому придет капут.

Тот еще колебался – не слишком ли для него зазорно принимать подобные вызовы, и тогда я заметил, что помимо призов победителям готов побиться с ним об заклад на двадцать червонных дукатов. Наемник есть наемник. Перед таким соблазном, как урвать на халяву двадцать золотых, Георгий не устоял и дал «добро», ударив со мной по рукам в присутствии всей своей свиты. А мне этого и надо.

Нет, дело было даже не в оскорблениях, хотя проучить наглецов тоже не мешало. Главное же заключалось в ином. Глаз я положил на этих вояк. Большой и завидущий глаз. Возглавлять их я не собирался и на командирские лавры не претендовал, а вот в предстоящем сражении они могли очень даже запросто пригодиться. Выучка у них – будь здоров, строй держать умеют – обзавидуешься, так что лучшей кандидатуры основных противников татарской конницы искать не имело смысла. К тому же они – наемники. Пускай хоть всех выкосят – Русь не обеднеет ни на одного человека, а Иоанн Васильевич наберет себе еще. Этим последним аргументом я впоследствии и добил Воротынского, когда уговаривал его обратиться к царю с просьбой придать ему воинов Фаренсбаха.

Но это было потом, а пока я собирался проверить их мастерство, и, если их стрелковые навыки дохленькие, успеть потренировать ребятишек. А как? Власти-то у меня над ними никакой. Тогда-то и возникла у меня мысль о большом закладе. Была уверенность, что перед таким искушением самоуверенный Фаренсбах устоять не сможет.

И точно. Не устоял.

И проиграл.

Денежки-то он мне все отдал честь по чести, но взгляд у него при этом был, как у побитой неизвестно за что собаки, – тоскливо-недоумевающий.

Теперь пришла моя очередь нахально-самоуверенно улыбаться. Но особо я над ним не глумился, великодушно предложив повторить наши состязания через месячишко. Призы помельче – не буду же я каждый месяц платить за наградные кубки, но сумма заклада прежняя.

Ухватился Фаренсбах за это сразу, мгновенно, пока я не успел передумать. И не просто ухватился. Понял, что без надлежащих тренировок мы опять утрем нос его ребятишкам, и принялся нещадно гонять свою толпу. А мне только этого и надо. Пусть позанимаются наемнички – нам с ними через несколько месяцев плечом к плечу стоять, и ни к чему моим орлам лишняя работа – разить татар за себя, да еще за того парня, у которого сверху чванство, а копнуть внутри – курица курицей.

Сразу скажу, что и второй турнир его хлопцы проиграли, хотя наш перевес был и не таким уж солидным. Глядя на дрогнувшую руку Фаренсбаха, я на мгновение даже пожалел нахального немчуру, но потом отогнал глупые мысли прочь и… вновь договорился о встрече через месяц, щедро предложив удвоить наши с ним заклады. Таким образом, немец в случае выигрыша отыгрывал сразу все сорок монет.

И снова он не устоял, согласился. Очень уж ему хотелось их вернуть. Единственное, чего я боялся, так это того, что в случае очередного проигрыша немца хватит кондрашка. Лишиться восьмидесяти золотых, которые равнялись почти пятидесяти рублям, то есть свыше сорока процентов годового жалованья, не шутка. Но на сей раз длинный и голенастый Готлиб сумел оправдать высокое доверие своего шефа и вернул ему проигранные ранее сорок дукатов.

Правда, в последний раз Фаренсбах опять продулся, и его двадцать многострадальных червонных вновь перекочевали в мой карман. Но это я так, к слову.

Что же до Маши и до участия князя Долгорукого в колдовстве против царицы Марфы, то тут Воротынский первое время помалкивал. Я почему-то решил, что заехать к князю Андрею Тимофеевичу ему так и не удалось, потому и не приставал с расспросами.

Жаль, конечно, но что делать. Оказалось же, что дело обстоит для меня гораздо хуже. На самом деле заехать ему удалось, но князь Долгорукий так бурно возмутился, едва Воротынский заикнулся о ворожбе и колдовстве, что Михайла Иванович простодушно решил, будто я действительно ошибся.