Читать книгу - "Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс"

— Ладно, перефразирую вопрос. Он покончил с собой?

— Может быть. Или сошел с ума. Бедняга так зациклился на своем несчастье, что даже не понял, на что наткнулся. Он чувствовал себя униженным. С живописью ничего не получалось. Оскорбленная гордость. А может, он все понял, но не пожелал ни с кем делиться. Теперь мы уже не узнаем.

— Черная магия, алхимия и дьявольщина.

Майлс посмотрел на рентгеновский снимок.

— А теперь щелкать может любая кочерыжка.

— Тик-так — «Ко-дак», — пробормотала Рут.

— Возможно, перед нами первая фотография в истории, хотя пока этого никто не знает. В энциклопедии сказано, что первым был Жозеф Нисефор Ньепс, француз из Бургундии, в двадцатых годах девятнадцатого века. Потом появился Дагер, мастер иллюзий, который создал дагеротипию и поставил открытие на службу коммерции. Но мы-то теперь знаем, что наш старина Йоханнес опередил его более чем на полвека. А почему бы и нет? Все сходится. Соль серебра плюс камера-обскура равно фотография. Уравнение решено. И то, и другое люди знали давно. История просто барабанила пальцами, ожидая, пока кто-нибудь соединит первое со вторым. Как рыбу и чипсы, сосиски и пюре.

— Вот почему все так носятся с этой картиной.

— Спорное замечание. О’кей, в мире искусства это то же самое, что черная пенсовая марка в филателии. Но кто об этом знает или знал? Что было известно нацистам — Мидлю, Хоферу, Герингу, Гитлеру, Поссе? Скорее всего они задергались, увидев символы на обороте. Кто еще? Скиль? Каброль? Бэгз? Письма ведь могли и раньше попасться кому-то на глаза.

— Сквозь ветер и тьму призываю тебя, — прогудела Рут. — А мы не свихнулись, Майлс?

— Думаю, стадия потрясения уже позади.

— Как насчет маленькой проверки на реальность?

— Валяй.

Она встала и подошла к нему.

— Какая наша главная цель? Должны ли мы рассказать о письмах Лидии? У нее есть на это право — в конце концов, Йоханнес ее предок. Может, стоит допустить утечку? Но не ослабит ли это позиции Лидии? Помнишь, Каброль говорил о предметах искусства, которые больше чем просто частные владения? Если выяснится, что «Спящая женщина с мимозой» — первая в мире фотография, ее могут объявить национальным достоянием. Даже если претензию Лидии удовлетворят, у нее не хватит денег на страховку. А картина тем временем будет лежать в лаборатории отделения химического машиностроения и ждать, пока ее обстреляют нейтронами.

— Да, — протянул Майлс, не сводя глаз с красавицы Эстер. — Уж там ей точно наведут румянец на щечках.

Рут тоже посмотрела на картину. Казалось, люди на ней ожидают клинического обследования. Еще немного, и можно будет увидеть грудную клетку Йоханнеса или бледное бедро и тазовые кости под платьем Эстер, черепа и ключицы под кожей, возможно, даже темную тень раковой опухоли — результат невостребованной любви, социальных предрассудков, распущенности, предательства гнусного итальянца…

Жизнь художника…

— Хьюстон, у нас проблема, — окликнул ее Майлс.

Она подошла к нему и выглянула в окно. Внизу, на улице, Боб Стейн разговаривал с кем-то. На мгновение их заслонил трамвай номер шестнадцать, тянущийся к маленькой площади, названной в честь Вермера. В этой части города все было связано с художниками. Когда трамвай проехал, двое мужчин внизу составляли интересную композицию, которая вызвала бы интерес, например, Гюстава Кайботта. На голове Каброля была черная зимняя шапка с золотой застежкой на шее, и он напоминал любопытный гибрид Дракулы и анемичного Аристида Бриана. Говорил он быстро, сопровождая речь размашистыми галльскими жестами, переступая с ноги на ногу, как курица на горячей решетке.

— Что думаешь? — спросила Рут.

— Похоже, парень снова перебрал чесночного супа на ленч.

— Мы же его предупреждали, правда?

Майлс высунул язык и издал не вполне приличный звук.

— Что такого у Каброля с нашей картиной? — не отставала Рут.

— Прикинь сама. Он музейный крот, хранитель истории. И к тому же француз.

— И что?

— Французы — нация гордецов и художников. Современная живопись — их изобретение. Как и кино — братья Люмьер. Как и фотография — Ньепс и Дагер. Предположим, он знает то, что знаем мы. А теперь, что почувствовал Каброль, узнав, что фотографию изобрел какой-то голландский фармацевт?

— Что было нужно Господу Богу? — спросила Рут, когда Боб Стейн вернулся в лабораторию.

— Это насчет картины. Есть определенные правила доставки и хранения. Сдал, принял… подпись, марка…

Что-то в его поведении изменилось. Боб отвечал неохотно, нерешительно. И избегал смотреть на Рут.

— И все?

Он нахмурился, вперив взгляд в свои мокасины, и потер фурункул на шее.

— Я могу сказать?

— Что сказать?

— Ну… вы же знаете… насчет сегодняшнего утра? Каброль мне рассказал.

— О чем рассказал? Что такого случилось сегодня утром? — раздраженно спросила Рут. — Что восходящее солнце похоже на пейзаж Добиньи? Что у пекаря кончились свежие круассаны?

— Нет. Что вы уходите.

Рут уставилась на Боба. Боб уставился на Рут. Майлс поочередно пялился на обоих.

— То есть… меня выгнали?

— Э-э… нет. Он сказал, что вы подали официальное заявление. По электронной почте. И он… принял. Noblesse oblige^[23]. Извините, но вам нельзя здесь находиться. Ваш допуск аннулирован.

Рут почувствовала, как к глазам подступили слезы.

— Я знала — нельзя быть слишком счастливой, — голосом маленькой заблудившейся девочки пропищала она. — И вот… — Она вымученно улыбнулась, но губы уже дрожали.

Майлс обнял ее за плечи. Рут отстранилась.

— Подожди, давай кое-что проясним. Ты ведь не подавала никакого заявления, так?

Она покачала головой.

— Хочешь, я с ним поговорю?

— Нет. Пошел он… Сама поговорю. Напущу на него адвокатов. У меня их, правда, нет, но все равно напущу.

— Я, пожалуй, свалю и сделаю что-нибудь полезное, — пробормотал Боб. — Например, заточу башку. — Он выскользнул из лаборатории, показав Майлсу пять пальцев — по одному на каждую оставшуюся в их распоряжении минуту.

Майлс посадил Рут и сам сел рядом.

— Дыши медленнее. Надо подождать, пока давление опустится ниже критической черты.

Минуту или две сидели молча.

— Не думал, что работа так много для тебя значит, — сказал он.

— Я тоже. Она и не значила, пока я не встретила Бэгз. Раньше все было как один затянувшийся зевок. Встреча с Бэгз все изменила. Теперь мне важно остаться. — Она вытерла глаза рукавом кардигана.