Читать книгу - "Ведьмаки и колдовки - Карина Демина"

— Верно. — Этот низкий женский голос заставил Евдокию содрогнуться от иррационального страха.

Холодно вдруг стало.

И холод этот, продравший до костей, напомнил и ту ночевку в заснеженном лесу, и волчьи голоса, и собственный страх — не выжить…

— Принуждение или морок штатные ведьмаки распознали бы… но вы согласились… начали, полагаю, с малого… кстати, где истинная Иоланта? Полагаю, мертва? Она-то в чем перед вами провинилась? Хотя, позвольте, угадаю. Она была дочерью вашего возлюбленного, живым свидетельством того, что брак его вовсе не был формальным, как он то утверждал…

— Она была, — глухо ответила Клементина. — А мои дети… я вынуждена была избавляться от собственных детей.

— И кто вас заставлял?

Молчание.

Тишина напряженная. Неужели только Евдокия ощущает это напряжение. Нити мироздания на пределе, тронь — и разорвутся, полоснув по пальцам, по рукам…

А Себастьян…

…ждет.

…тянет время, хотя и не понять, чего ради…

…играет, притворяется всеведущим, вытягивает наружу чужие тайны…

…Лихо ему верит.

Аврелий Яковлевич, возможно, понимает, в чем дело… Аленка застыла, слушает, но отнюдь не Себастьяна. И губы ее шевелятся, и пальцы шевелятся, а взгляд пустой, словно бы беседует она с кем-то вовне… далеким… и если так, то это тоже необходимо.

Учиться доверять?

Она — младшая, и Евдокия должна Аленку защитить, но…

…но кто защитит саму Евдокию?

Лихо… Лихо беспокойный, который тоже заслушался, и вовсе не Себастьяна… сердце стучит медленней, а руки ослабли, того и гляди разомкнет объятия, Евдокию отпуская.

Упуская.

— Лишек, — позвала она тихо и дотянулась до мягкой шерстистой щеки. — Лишенько, не надо, пожалуйста…

Он вздрогнул и отстранился, но лишь затем, чтобы задвинуть Евдокию за спину.

— Вы сами виноваты, панна Клементина, что ваша жизнь сложилась именно так. Но вы позволили себе думать, будто бы весь мир, помимо вас, конечно, несправедлив. И решили справедливости добавить… к слову, это вторая ваша ошибка, панна Эржбета. Вы позволили своей дорогой, но вряд ли любимой внучке проявить пристрастность. Выбери она кого иного для вашей личины, мне пришлось бы сложней, но милая Иоланта с ее страхом перед любовницей отца, с убежденностью, что именно ее убьют… переиграли, панна Эржбета. Слишком уж жертвой она выглядела.

— На будущее учту, — спокойно ответила колдовка.

И нити задрожали.

— Да погодите вы! — Себастьян наверняка тоже слышал их. — Успеете тут страшные муки устроить. Давайте договорим, как цивилизованные люди! Я, может, в последний раз в жизни умом хвастаюсь! Проявите уважение!

— Забавный ты, — сказала колдовка.

И нити ослабли, а Евдокия выдохнула с немалым облегчением.

— А то, — отозвался Себастьян. — Не поверите, ваш покровитель то же самое сказал…

— Шут.

— Почему бы и нет. Божественный шут — высокое звание… им и гордиться можно… но я не гордый, я просто работу свою, панна Эржбета, люблю очень. Загадки всякие… головоломки… над вами и вовсе голову сломал. Так вот, с настоящим мы худо-бедно разобрались, а теперь предлагаю к прошлому вернуться, там же ж все корни…

— Поговори со мной. — Лихо коснулся волос нежно, осторожно, хоть бы руки его переменились. И Евдокия, перехватив ладонь, широкую, с короткими когтистыми пальцами, прижала ее к щеке.

— О чем?

— О чем угодно…

— Ты на мне и вправду женишься?

Какой глупый вопрос; они, можно сказать, на пороге смерти стоят, и думать надобно о высоком, о душе своей, которая вот-вот в божественные чертоги отправится, а не о свадьбе. Но о душе не думается, о свадьбе же — так напротив.

— Правда.

— Это хорошо, и… мама вот только не слишком обрадуется… она вашу семью не очень любит…

— Пусть не любит, — великодушно разрешил Лихослав. — И ты можешь семью не любить, главное, чтобы меня…

— Когда ты улыбаешься, то клыки видны…

— Мешают?

— Нет, что ты…

— Все началось, когда Миндовг, который, полагаю, был вовсе не таким уж плохим королем, ввязался в войну с Хольмом. Или позже, когда решил, что через Хельмов культ по королевству хольмово вольнодумство расползается. Испугался ли он, что и у нас революцию учинят, или же просто решил наперед ударить, но, как бы там ни было, Миндовг закрыл Хельмовы храмы. А жрецам предложил выбор: или отречься от веры, или на плаху отправиться… конечно, поднялись восстания… находились и предатели, и фанатики, которые пытались уйти с помпой… я верно говорю, Аврелий Яковлевич?

— Верно, Себастьянушка… верно… я сам вскрывал Краковельский храм… две сотни человек с собою забрали во славу Хельма. Опоили дурманом, а после подожгли… страшное дело.

— Их собственный выбор. Не вам судить.

— Так мы разве судим, панна Эржбета? Нет, не судим. Мы излагаем факты. Но самое интересное, что незадолго до того самого рокового эдикта во дворце Миндовга объявляется прехорошенькая панночка. А он, истинная правда, к женщинам был весьма неравнодушный. Полагаю, и средь советников короля нашлись те, кто почел за лучшее шепнуть словечко Хельмовым жрецам. Изменить что-либо они не успевали, но вот отомстить… а заодно и сберечь истинно важную реликвию…

…он про черный алтарь говорит.

И показывает. И вовсе не боится этого камня, пропитанного исконным злом, которое даже Евдокия чует… и, наверное, за эту лихость в Себастьяна можно влюбиться…

…было бы можно.

Но есть Лишек.

И он уже не держит Евдокию, но сам за нее держится.

— Луна?

— Луна, — отвечает он. — В полную силу вошла… и уже недолго осталось… но ему нужно время… столько, сколько она позволит…

— Свести короля с ума не так-то просто. Древняя кровь защищает и от безумия, и от волшбы, но вы, панна Эржбета, постарались… день за днем, слово за словом… вы разъедали его душу… вы сами стали его проклятием, но он до последнего не понял, что происходит. Поначалу ему представлялось все игрой, новой, волнующей… немного жестокой… или уже не немного? Грань размывается… а все вокруг твердят, что он — король, а значит, всемогущ и всевластен… вы ведь сами подобрали ближайшее окружение, такое, чтобы не только не мешало вам, но напротив… игроки, опиоманы, любители молоденьких девочек…

— Ну почему только девочек? — ответила колдовка.

И Евдокия могла поклясться, что она улыбается.

— Девочки, мальчики — так ли важно? — Себастьян теперь говорил очень тихо.