Читать книгу - "Книга колдовства - Джеймс Риз"

Кроме того, требовалось что-то черное — это гарантировало, что Люка на улицах города никто не заметит. Для этого из оставшихся у Себастьяны перстней были вынуты оникс и гематит, самые темные из камней, имевшихся под рукой. Их воткнули в грудь восковой фигурки. Люк готов был поклясться, что почувствовал тяжесть в собственной своей груди — примерно такое же ощущение возникало у него после того, как он слишком долго плавал по Тибру, а затем взбирался на крутой берег. Потом Асмодей с мальчиком отправились в порт и вернулись в гостиницу незадолго до отплытия во Флориду. Их поход увенчался успехом: они принесли несколько черных перьев, черный бархат (хотя и черный атлас тоже подошел бы) и черный ящик. Все это тоже было связано с Ремеслом: перья воткнули в спину восковой фигурке («Ой!» — вскрикнул при этом мальчик и подмигнул испугавшейся сестре), чтобы обеспечить плавность шага и грацию движений, сравнимые с полетом птицы. Затем всю фигурку завернули в бархат «для пущей секретности» и положили в черный ящик «для свершенья задуманного в полной тайне». Таким образом заклятие было наложено («Как! И это все?» — спросила Леопольдина скептически, хотя и с удовлетворением), и Люк отправился выполнять поручение. Теперь никто не мог ему помочь, оставалось лишь терпеливо ждать его возвращения. Когда это произошло, все стали поздравлять маленького героя, и это длилось около часа. Книга заняла предназначенное ей место, и они отправились в порт. Проходя мимо собора, Себастьяна не преминула оставить пригоршню колдовских семян саподильи у ног статуи ее святого тезки: она знала, что я их непременно увижу, если доберусь до Гаваны. Она понадеялась, что я почувствую их магическую силу и догадаюсь, что здесь побывала моя soror mystica. Я действительно обратила внимание на статую и услышала исходящий от нее зов, но, увы, не связала его с Себастьяной, как та надеялась, и не догадалась, что статуя была ею зачарована. Моя мистическая сестра посылала мне намек на то, что в римских катакомбах, носящих имя этого святого, она нашла близнецов. Alors, это порой бывает с нашим Ремеслом: оно не такое простое, как вера, и не такое надежное, как наука.

И наконец Себастьяна с Леопольдиной и Асмодей с Люком сели на два разных судна. К сожалению, они не знали, что я уже покинула Сент-Огастин и плыву по реке Сент-Джонс, намереваясь добраться по ней до моря, чтобы вскоре попасть в Саванну, там встретить Каликсто, Диблиса и вместе с ними погрузиться в кромешный ад на борту «Афея». Что ж, так иногда бывает. Когда Асмодей с Люком не застали меня во Флориде, они отправились на остров Индиан-Ки, к Себастьяне и Лео. Посовещавшись, Себастьяна и Асмодей решили, что возвращаться в Гавану слишком опасно; к тому же обессиленная Себастьяна была слишком слаба для нового морского путешествия, не говоря уж о новой встрече с Квевердо Бру.

Тем не менее в Гаване мне все-таки удалось выжить. И вот, направляемая книгой моей сестры, с помощью верного и любимого Каликсто, я уже не сомневалась, что найду Себастьяну и ее спутников на этом острове. Ведь они сами подсказали мне, где их искать. Надежда на встречу, как объяснила потом Себастьяна, отодвинула день ее крови, страшный день ее крови. Именно так: она ей сильно помогла, эта надежда — как и обретенные ею «сокровища».

И наконец мы с Каликсто увидели берег острова Индиан-Ки. Там, у ветхой пристани, при свете клонящегося к закату солнца я увидела две фигуры, сидящую и стоящую. Одежда на сидящей женщине сияла яркой синевой, она была голубее моря и неба, чистая, как сама лазурь. И я сразу поняла: это Себастьяна д'Азур. А высокая девочка подле Себастьяны, разделявшая ее ожидание и прикрывавшая ее от солнца шелковым зонтиком, — то была моя дочь Леопольдина, такая же ведьма, как я сама. По длинному пирсу навстречу нам шагал мужчина, судя по широким плечам и белокурым волосам — Асмодей; за ним по пятам шел, прихрамывая, мальчуган со светлыми волосами. Он старался идти как можно быстрей, насколько позволяла его больная левая нога.

Каликсто улыбнулся, налег на весла, и лодка еще быстрее стала приближаться к пирсу. Когда же он поднял руку и помахал ею, то в ответном приветствии взметнулась одна, потом две, три, четыре — восемь рук поднялись, чтобы помахать ему в ответ. (Bien, пусть будет все-таки шесть рук; я и сейчас не могу поверить, что Асмодей тоже мне помахал.) А при виде того, как Леопольдина помогла Себастьяне подняться из кресла, я встала на колеблющейся под моими ногами корме шлюпки и махала, махала обеими руками, словно собиралась взлететь. Мое сердце было готово взорваться, как падающая звезда, но звезды взрываются, когда умирают, а я, к счастью, выжила. Когда же я ступила на пирс и попала в объятия дорогих мне людей, то удивлялась только одному: каким образом это незнакомое место вдруг оказалось таким похожим на родной дом?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Post equitem sedet atra cura.

Позади всадника сидит черная забота.

Гораций. Atra Cura

— Mes enfants,[203]— проговорила Себастьяна сквозь подступившие слезы, подталкивая ко мне Леопольдину и Люка, — позвольте мне представить вашу… вашу Геркулину. Dites bonjour.[204]

И они действительно поприветствовали меня: Люк отвесил поклон, а Леопольдина, хоть и не подошла ко мне близко, тоже кивнула. Дело в том, что у бедняжки появились некоторые подозрения, которыми она еще не успела поделиться с братом. Основывались они, apres tout,[205]на простой арифметике: она сама, Лео, несомненно была ведьмой, хотя ее мать Перонетта была простой смертной; и если учесть, что я — «очень особенная», по словам Себастьяны, ведьма — повстречала Перонетту лет десять назад (Леопольдине и ее брату как раз исполнилось десять лет), то значит… Лео, как уже говорилось, обладала острым умом и сразу смекнула, что именно могло быть во мне особенного. Более того: Асмодей не сдержал обещания помалкивать, а Себастьяна за прошедшие месяцы почти отчаялась увидеть меня снова и начала говорить обо мне в таких выражениях, которые позволяли предположить, что я причастна к появлению на свет близнецов, хотя она и не называла меня напрямую их отцом.

— Здравствуй, — произнесла наконец девочка.

Я обратила внимание, что сказано это было по-английски, но с сильным французским акцентом. Себастьяна считала, что по-французски надо говорить только в мире теней, только дома, и за полгода обучила Лео почти всему, что знала сама. Люк же находился всецело на попечении Асмодея, что сильно расстроило меня, когда я узнала об этом. Однако потом стало ясно, что каждый из «опекунов» уравновешивал влияние другого на моих малюток. Да Себастьяна и не допустила бы ничего дурного. Между тем Леопольдина протянула мне руку с длинными гибкими пальцами — совсем как у меня, только еще мягче и, пожалуй, несколько угловатую, что объяснялось ее юным возрастом — и показала мне свой oeil de crapaud, в котором черный зрачок выступал, образуя подобие жабьей лапки, на синеву радужной оболочки, такой же светлой, как и у Люка. И вот она стояла, показывая мне глаз, что между нами, сестрами, означает вызов или приветствие.