Читать книгу - "Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Сергей Лобанов"

Жара раскалила вагонзак[4], как сковородку. Народу набили битком: этапировали не только Гусева и других офицеров, но и ранее осужденных гражданских, уже отбывавших срок и согласившихся на отправку в штрафбат. Судя по тому, что в вагон едва сумели затолкать всех этапников, таких желающих набралось немало. Да и кто откажется скостить себе срок, заменив несколько лет всего шестью месяцами?

Никто не верил, что гибнуть нынешние штрафники будут точно так, как и во время Великой Отечественной. Не те времена.

Не верил и Павел. Что там какие-то шесть месяцев? Это не в камере сидеть, когда время, кажется, стоит на месте.

На войне, которую многие не принимали всерьез, эти месяцы пролетят, и не заметишь. Конечно, на военной карьере придется поставить крест, что ж делать… Но на этом жизнь не заканчивается.

И разговоры среди «пассажиров» велись исключительно мирные: о бабах, выпивке, корешах. Многие, воодушевленные коротким сроком наказания, открыто строили планы на будущее.

В вагоне было душно и тесно. Постоянный дым от курева, потные вонючие тела. Спать приходилось сидя, периодически меняясь с нижних на верхние полки, где можно вытянуться во весь рост. Правда, лежали по двое. С очередью в туалет – один на весь вагон – просто беда.

Куда везут, не знали. Глухие «намордники» на окнах со стороны коридора и маленькие обрешеченные слепыши в «купе» на уровне второй полки не позволяли рассмотреть названия мелькавших станций.

«Купе» отделены от коридора не обычными дверьми, а решетками от пола до потолка – чтобы конвойные могли все видеть.

Поезд очень часто подолгу стоял. Бывало, вагонзак перецепляли от одного состава к другому.

Так, медленно и мучительно, проползли семь суток. Нервы у сидельцев не выдерживали, то и дело вспыхивали скандалы и драки.

В «купе» Гусева натолкали разжалованных офицеров. Но бывшими они себя не считали. Привыкшие к тяготам и лишениям люди не опускались до скотского состояния, потому у них все было спокойно. А вот отношение к ним со стороны конвойных, напротив, оказалось сволочное: привыкшие к чужой подлости и низменным страстишкам зеков, конвойные вели себя по-свински, мол, хлебните, офицерье, дерьма полной ложкой.

И в то же время с зеками они чуть ли не заигрывали. Правда, далеко не со всеми. Только с наиболее авторитетными.

До разжалованных офицеров частенько доносились разговоры охраны и таких сидельцев. Кое-что удалось разобрать. Стало понятно, везут их к Красноярску. Там совсем дела плохи, кровь уже льется всерьез: война полыхнула по-настоящему.

Впрочем, все знали, что и в Москве уже кипят уличные бои, совсем как во времена Красной Пресни. И толком не понять, где чья власть и кто какие территории контролирует.

Гусева известие о том, что их везут к Красноярску, в какой-то степени порадовало. Он там родился и рос, пока мать во второй раз не вышла замуж и вместе с сыном не перебралась к мужу в его город, где Павел окончил школу, военное училище, и служил, пока все не полетело кувырком.

А может, так предначертано судьбой? Родной город не отпускает надолго и желает возвращения блудного сына, пусть даже такой ценой?

Павел не знал.

Отголоски войны в их жизнь ворвались ночью.

Монотонно стучали колеса, вагон покачивался, люди клевали носами… И вдруг все со страшным скрежетом и грохотом полетело кувырком, погас свет. Этапники падали друг на друга, крича от боли и страха.

Гусева несколько раз больно приложило, кто-то налетел на него.

Давка, вопли, стоны, скрежет…

Его изрядно придавило телами; руками и ногами не пошевельнуть. Воздуха не хватало, он едва не потерял сознание.

Стоны и вопли разрывали нутро вагонзака. Еще страшнее становилось от понимания, что со всех сторон лежат мертвецы, и ты буквально погребен под их кучей.

Продолжалось это мучение долго. Павел задыхался и проваливался в тяжелое забытье, возвращался в реальность и понимал, что все еще находится в прежнем положении.

Наконец кто-то открыл решетку их «купе» и, посветив фонариком, спросил:

– Есть кто живой?

– Есть, – полузадушенно отозвался Гусев. – Помогите, прошу…

– Потерпи. Сейчас вытащу.

Неизвестный начал растаскивать тела и помог Павлу выбраться на волю. Луч света от фонарика в руках спасителя, в котором Гусев опознал одного из конвойных, блуждал хаотически, почти не преодолевая темень.

По всему вагону разносились тяжелые и болезненные стоны.

Конвойный приказал всем уцелевшим выбираться наружу.

Там выяснилось, что произошло. Вагонзак оказался прицепленным в хвост к небольшому железнодорожному составу из пассажирских вагонов. Этот состав неизвестные пустили под откос. Скорость была приличной, потому вагоны кувыркались, как игрушечные, и просто чудо, что кто-то вообще сумел уцелеть.

В вагонзаке таких набралось немного: девять разжалованных офицеров, тринадцать уголовников. И только трое из охраны, причем автомат один на всех.

Помяло выживших прилично: у многих переломы рук и ног, у одного зэка сломаны несколько ребер: он едва стоял, держась за грудь, и боялся сделать лишний вдох.

Увечные расположились на пригорке возле железнодорожных путей. кто-то уже самостоятельно делал себе повязку, используя бинты из найденной в вагоне аптечки.

Гусеву повезло: он отделался сравнительно легко, многочисленные ушибы не в счет. Донимало, правда, головокружение, но раз тошнота не подкатывала, то, скорее всего, обошлось без сотрясения мозга.

Конвоиры отобрали самых здоровых штрафников, велели построиться.

– Только попробуйте дернуть. На месте положу, – грозно рыкнул автоматчик.

– Начальник, – еле шевеля губами, сказал Гусев, – надо проверить, может, в вагоне еще кто в живых остался.

– Р-разговорчики, – повел стволом конвойный, но все же подал знак безоружным товарищам, чтобы те пошуровали в вагонзаке.

– А вам стоять! – велел автоматчик нестройной колонне штрафников.

Двое конвойных залезли в вагон, спустя некоторое время поочередно вытащили еще нескольких стонавших. Их аккуратно уложили на траву.