Читать книгу - "Эфирный оборотень - Алексей Живой"

– Слушай, – сказал он, оборачиваясь на ходу, – А как тебя звать-то?

Всадник, которому понадобилось пять минут, чтобы выйти из состояния нирваны, ответил:

– Моя Кадыр зовут.

И приготовился снова надолго отойти душой в небесные просторы. Антон, не в силах больше слушать эти потусторонние звуки, постарался отвлечь его от любимого занятия.

– А коня твоего как зовут?

– А кто как хочет, так и зовут.

Антон пытался придумать новые уловки, но ничего более умного не придумал:

– А собаку твою?

Кадыр пренебрежительно усмехнулся и сказал:

– Да разве это собака. Из нее даже шапки не сошьешь.

Гризов покосился на бежавшую сейчас почти вровень с кобылой собачонку и вынужден был согласиться, что из нее шапки не сошьешь. Да и глядя на ее облезлую пегую шкуру и выпиравший во все стороны скелет, вряд ли у какого мастера-болваньшика поднялась бы рука лишить жизни это немощное создание. Антон исчерпал набор аргументов и замолчал. Кадыр, между тем, снова затянул свою бесконечную песню, от звуков которой вероятно гибли все окрестные микробы. Еще через пару часов, когда отряд десантников, подкрепленный кавалерией, спустился в узкую и глубокую долину Аргочь, где порядком поднадоевшая река Ингури разделялась на два более хлипких потока, Антон был уже близок к состоянию тихого помешательства. То и дело ему мерещились пасущиеся на склонах стада коров с выжженными на боках большим канадским листом и цифрами 99 – номером великого хоккеиста бомбардира Уэйна Гретцки. Вспоминалась строчка из песни, в которой пелось о том, что «над Канадой небо сине», и что она «похожа на Россию, только все же Канада». Вдалеке мелькали многочисленные ковбои в шляпах и с двумя «кольтами» в кобурах, охранявшие эти самые многочисленные стада. И неудержимо тянуло запеть вместе с Кадыром. Антон это обязательно сделал бы, если бы знал слова. Но, к счастью, слов он не знал и это его спасло. Когда Кадыр неожиданно прекратил петь, мир словно потерял свою остроту. Лейтенант Гризов осмотрелся вокруг и заметил, что стоит на дне глубокого ущелья у довольно обширной каменистой площадки, рядом с которой река раздваивается на независимые бурлящие потоки. Когда абсолютно остановившийся мыслительный процесс начал понемногу приходить в норму, Антон догадался, что судя по всему это была долина Аргочь. А подняв голову, обнаружил нависавшую над ним громаду горы, которая очень походила на Ушбу. Снова обретя дар речи, лейтенант скомандовал «Привал» и первым опустился на холодные камни. Егор помог слезть Кате с лошади и снял рюкзаки. Кадыр продолжал сидеть в своем седле, словно в нем родился и провел всю сознательную жизнь.

Катя достала из своего рюкзака три банки тушенки и передала их Егору. Тот вытащил из ножен трофейный финский нож, вскрыл тонкую жесть, и поставил банки на плоский камень, заменивший стол. Вскоре рядом возник небольшой кусок черствого хлеба. Сходив к ручью, Катя принесла флягу с холодной водой. Увидев еду, все трое резко почувствовали дикий голод, который как-то не возникал во время стрельбы и прочих приключений. Зато теперь все готовы были съесть не то что полбанки тушенки, которую надо было беречь – неизвестно сколько еще продлится поход, но и изредка бросали странные взгляды на тощую лошадь Кадыра. К счастью пока еще тушенка не кончилась, и лошадь можно было не трогать, да и пользы от нее в живом виде было больше, чем в виде тушенки. Вскрыв все банки, Егор окликнул по-прежнему сидевшего на лошади Кадыра, походившего на вождя обедневшего, но гордого индейского племени.

– Эй, ковбой, иди обедать.

Кадыр с минуту поразмыслил, а потом нехотя, словно отобедал десять минут назад, слез с лошаденки и направился к примостившейся за камнем троице.

Тушенку уплетали за обе щеки, так что только треск стоял за ушами. Естественно, расправились с ней в мгновение ока, но голод только усилился. Антон пытался уверить себя, что это исключительно психологическое ощущение, и что через десять-пятнадцать минут чувство голода притупится, но оно только возрастало. Чертовски хотелось жареной картошки с курицей или любым другим мясом в сметане, но подобные мысли могли привести только к нервному срыву, который мог стоить жизни ни в чем не повинной безымянной лошади Кадыра. Поэтому Антон изо всех сил старался не смотреть в ту сторону. Чтобы отвлечься на коротком привале, он опять попытался завязать беседу. Его спутники и друзья, видимо до сих пор находившиеся под впечатлением бесконечной песни, откровенно обрадовались звукам обыкновенной речи. Гризов обвел взглядом строгие и величественные вершины, укрытые со всех сторон снегом, поправил бушлат и сказал:

– Красиво, черт возьми, здесь. Слово и нет никакой войны.

Неожиданно в разговор вмешался молчаливый житель гор:

– А какой война говоришь? Абхазы напали?

Антон удивлено посмотрел на Кадыра, но вспомнил, что в горах люди живут своей особенной жизнью, нисколько не интересуясь тем, что происходит за соседним хребтом. Скорее всего он и понятия не имел не только о том кто такие немцы, но и честно не подозревал в какой стране в настоящий момент живет. Ему было абсолютно наплевать на это. Судя по местным жителям, с которыми Антону приходилось сталкиваться в горах там, в его родном времени, они вообще не меняются. А о событиях, происходящих в отдаленных цивилизованных местах, узнают только если кто-нибудь из туристов, вконец уставших от больших и душных городов, невзначай забредет в высокогорный аул в поисках экзотики и дешевых шерстяных носков, которые можно сменять на какую-нибудь безделушку. Да и то, безделушка может заинтересовать значительно больше, чем что-то происходящее с какими-то не горными жителями где-то там, на краю света, где нет даже козьего молока и айрана. А люди передвигаются не на лошадях, как все нормальные обитатели гор, а на каких-то железных грохочущих повозках. Несмотря на усиленную колонизацию Кавказа в течение сорока лет, Антону казалось сейчас, что носители прогресса не принесли туда ничего кроме пустых консервных банок и оберток из под конфет «Барбарис». Это только казалось, что один более цивилизованный мир с электричками и самолетами поглотил другой, основанный на лошадях и облаках. На самом деле они просто не замечали друг друга и жили по-прежнему. Хотя, через сорок лет, уже можно было встретить горца в джинсах и с американским транзистором, но он представлял из себя довольно убогое зрелище – и еще не полнокровный цивил, и уже не совсем горец. Поговорив с ним, поскольку этот переходный тип уже неплохо владел русским, становилось ясно, что джинсы он выменял на кинжал, а тот факт, что висевшая на плече штуковина в состоянии издавать звуки, повергал его в неописуемый восторг. К сожалению таких становилось все больше. Особенно в предгорьях, куда было легче донести прелести цивилизации. Обитателей же высокогорных аулов совсем не затронули эти изменения до сих пор, и еще долго русский язык будет там восприниматься как нечто экзотическое, только наоборот. Гризов подумал, что им все-таки повезло. Повстречавшийся всадник сносно говорил по-русски, хотя и происходил, судя по раскосым глазам, к невесть как попавшим на Кавказ коренным жителям средней Азии. Антон не стал расспрашивать его о подробностях происхождения и семейном положении, предвидя столь же конкретные ответы, какие получил еще на спуске в долину, а просто ответил: