Читать книгу - "Трехглавый орел - Владимир Свержин"

Если у вас много времени и нечем заняться, попробуйте выбросить бумеранг.

Данди Крокодил

Весна в России наступает поздно, но все же наступает. Пришел апрель, и непролазная грязь на дорогах с каждым днем все более начала превращаться в пыль, и вскоре по ним, вздымая копытами клубы этой пыли, в подготовленный нами митавский лагерь двинулось отдохнувшее за мирную зиму войско его величества императора Петра III, «князя Заволжского». День ото дня я получал все новые известия о продвижении экспедиционного корпуса, не уставая удивляться организованности столь дальнего марша. Буквально на глазах неукротимая разбойная вольница превращалась в могучую регулярную армию.

Минула пасхальная неделя, однако ожидавшегося в эти дни отпуска так и не получилось. День отправки был все ближе, а количество проблем и вопросов, требующих немедленного решения, возрастало, словно снежный ком.

В этой сутолоке и суете мы как-то между делом восприняли приказ о производстве меня в подполковники, а Никиты, соответственно, в ротмистры. Все это было, конечно, лестно, но не выходило из ряда вон. Сказывалась близость ко двору. Иные гвардейские офицеры, известные не столько боевыми подвигами, сколько изяществом на балах, получали и по два чина в год.

Был представлен к повышению и Ржевский, однако пришедшая в Петербург слезная жалоба курляндских дворян на многие обиды от сего офицера испытанные, вновь затормозило производство в чин. Не могу сказать точно, в чем заключались обиды, одно знаю наверняка: жены жалобщиков явно были не согласны со своими мужьями.

Прибытие Пугачева в лагерь ожидалось уже со дня на день, а потому мы почти круглосуточно пропадали, инспектируя будущие бивуаки, командуя расстановкой шатров, коновязей, артиллерийских парков, проверяя, удобны ли пути подвоза, выдержат ли десятки тысяч ног, копыт и колес старинные, изящные, как на картинке, курляндские мостики.

Расположенный между Митавой и Ригой военный лагерь был готов принять двадцатитысячную армию. Вернее, ее численность была что-то около двадцати двух тысяч, включая все присылаемых и присылаемых офицеров, имевших несчастье принадлежать к масонским ложам. В ожидании подхода основных сил эти офицерские вольностроительные батальоны отдавали должное местному пиву и курляндским красоткам, вводя повсеместно такую свободу нравов, что благонамеренное бюргерство буквально осаждало мою квартиру, требуя максимально ускорить отплытие экспедиционного корпуса за море.

– Добрый день, дорогой племянничек, – раздалось у меня в голове, когда я, уставший, возвращался в свои апартаменты в доме местного предводителя дворянства Герхарда фон Рёкке. – Как ваши дела?

– С переменным успехом. Если все пойдет нормально, в первых числах мая мы отбываем.

– Прекрасно! Король Георг уже замучил меня вопросами, когда наконец обещанные казаки высадятся в колониях. Похоже, у него это новая мания. Он всерьез считает, что появление корпуса князя Заволжского моментально положит конец бунту, и потому требует максимально ускорить процесс отправки десанта. Так что даже стоянку в Англии его величество считает излишней роскошью. Жаль, был бы рад с тобой повидаться.

– Раньше мая армия все равно с места не тронется. Разве что Господь пошлет сонмы ангелов, чтобы перенести ее в Америку. Мои же полномочия заканчиваются с отправкой корпуса. Что будет далее – неизвестно. Во всяком случае, никаких распоряжений на этот счет у меня нет. Вероятнее всего, я остаюсь на берегу. Так что в любом случае в ближайшее время мы вряд ли сможем встретиться.

– Увы, увы, увы! Кстати, – словно вспоминая что-то важное, продолжил он, меняя тон с делового на светский, – недавно я встречался с нашей общей знакомой Элизабет Чедлэй, или как там ее теперь, Элен Фиц-Урс. В любом случае герцогиней Кингстонской.

– Да, и что? – напрягся я. После краткого, какого-то смазанного прощания под Москвой, когда омытая в семи водах и семи росах Бетси Чедлэй поспешила оставить пугачевский обоз и умчаться в столицу, я не слышал о ней почти ничего. Говорили, что она покинула Санкт-Петербург буквально в считанные дни после своего возвращения, что ее видели то во Франции, то в Англии, то в Голландии. Ничего конкретного, одни лишь общие слова «жива, здорова».

– Если ты не возражаешь, я не буду рассказывать все в подробностях. Она выкупила бывший замок Фиц-Урсов в Девоншире, сейчас отстраивает его согласно новым вкусам. Отыскала некоего молодого дворянина по имени сэр Артур Номенсленд, утверждает, что была с ним помолвлена, что любит его страстно и никого, кроме него, что скоро должна быть их свадьба, после чего они решили перебраться на материк.

– И как тебе этот самый Артур Номенсленд? – мучаясь недобитой ревностью, поинтересовался я.

– Да как тебе сказать? Дворянин себе и дворянин. Молодой, красивый, образованный, на тебя немного похож, но поглаже. Понимаю, что в устах дипломата это должно звучать странно, однако не могу сказать о нем ничего дурного.

– Надеюсь, Элен будет с ним счастлива, – с горечью вздохнул я, собираясь закрыть тему.

– Уж какое-то время точно будет, – хмыкнул многоопытный лорд Баренс. – Во всяком случае, до той поры, пока острые впечатления от путешествия в Россию не превратятся в воспоминания, а затем в ностальгию. Что будет дальше, кто знает? Нежные чувства от времени порою становятся только крепче и глубже, совсем как старые вина. Пока же их светлость сообщила, что хотела бы написать вам, сэр, большое письмо, но, увы, не знает адреса, а потому интересуется, нельзя ли воспользоваться услугами нашего посла в России. Я объяснил ей, что это было бы неловко, что в последнее время ты, вероятно, мало бываешь в Петербурге, а указать какой-либо адрес, по которому тебе можно писать, пока не представляется возможным.

– Пусть уж пишет прямо Екатерине. Когда в очередной раз заступлю дежурным флигель-адъютантом, может, и пошлю весточку.

– Кроме того, Элен просила передать тебе при оказии, что если ее первенцем будет мальчик, она непременно назовет его Вальдаром.