Читать книгу - "Солнце Велеса - Елизавета Дворецкая"

Она хотела дать выкормышу время окрепнуть. В полную силу он должен был войти на солнцеворот. В пору, когда дни коротки и пасмурны, ночи длинны и темны, а слабое умирающее солнце не способно постоять за себя, те силы, на которые Галица опиралась, станут наиболее могучи. А ей предстояло нелегкое дело – подсадить своего выкормыша не куда-нибудь, а в душу князя Вершины. От этого человека зависела и ее судьба, и судьба Замили с сыном. Но завладеть душой князя, далекого потомка самого Велеса, – это вам не два зерна растереть! Это не лисица, даже не те простые угренские парни, которые послушно шли за ней в купальские ночи, как телки на веревочке, шли, чтобы найти свою смерть и своими душами увеличить силу ее выкормышей.

Семь лет она кормила подземного духа, из семи детенышей которого уцелел только один. Но одного хватит. Когда он окажется в душе Вершины, этот человек утратит собственную волю и будет делать то, что подскажет ему дух. То есть хозяйка духа – Галица. И жертва ничего не поймет: Вершине будет казаться, что он все делает так, как сам хочет – вот только желания его начнут полностью совпадать с желаниями Галицы. И он сам, без чужих советов, слушая только голосок из собственной души, прогонит всех жен, назовет Замилю своей княгиней, а ее сына – единственным наследником. И то, что дух-подсадка вскоре выпьет всю его жизненную силу и Вершина протянет не больше года, даже хорошо. За этот год Хвалислав успеет жениться на дочери какого-нибудь князя, приобретет сильных союзников, и смерть отца только освободит ему место.

А если родичи возмутятся, между ними начнется раздор, и в конце концов они, поддержанные ворожбой Галицы, перебьют друг друга. И Ратиславль будет пуст, как пуст нынче Ильган-городец!

Этим замыслам могли помешать дети Велезоры, но нашелся простой способ их отослать. Лютава уезжает, а брат будет сопровождать ее к жениху. Значит, нужно использовать то время, пока их нет рядом с отцом. И пусть потом оборотень вернется – будет поздно. Князь не примет его обратно.

Плохо, что до солнцеворота еще более трех месяцев, но медлить нельзя. Если и с этим не взойдет, то ей, Галице, останется лишь сдохнуть от голода в этой замшелой избе, потому что на всем свете ей больше некуда идти!

Вечером лисица вышла из леса, волоча за собой очередного зайца. Галица бросила тушку на лавку и легонько поманила выкормыша: выходи, мой родненький…

Бесплотное существо, видимое ей одной, выскользнуло из тела зверя, и лисица рухнула у порога как подкошенная. «Если не встанет, завтра и ее съем», – мелькнуло в мыслях женщины. Но ей было сейчас не до еды. Выкормыш скользнул к ней, привычно обвился вокруг шеи, прильнул к груди, греясь теплом человеческого тела, припал к душе, как младенец к материнской груди, стал жадно сосать живую силу. Галица лишь поглаживала его: так надо. Пусть пьет, набирается сил. Потом все к ней вернется. Вернется, как зерно на подсечной пашне первого года – в восемьдесят раз больше, чем было посеяно!

* * *

В день отъезда Лютомер зашел проститься с отцом. Вершина ждал его в избе Замили и выглядел вялым, будто не выспался, был бледен и немного хмурился, как при головной боли.

– Едете, стало быть? – Он смотрел на старшего сына так отстраненно, будто тот не вез сестру в жены дешнянскому князю, а собрался по грибы.

– Здоров ли ты, батюшка? – пристально на него глядя, спросил Лютомер.

– Здоров… только сердце что-то… тянет… – Вершина потер грудь ладонью.

– Послал бы ты за бабой Темяной, пусть она тебе свой «троесильный отвар» сделает.

– Надо бы… Так ты, стало быть, едешь? – повторил Вершина, словно уже успел забыть, о чем они говорили. – И… вот что… что же я сказать-то хотел? – Он опустил голову и взялся за лоб. – Хотел ска… Да, вот! – Он вроде бы вспомнил, но вид у него по-прежнему был недоумевающий. – Ты, сынок, сестру проводи, а сам… сам… побудь при ней покуда. Чтобы ей одной не оставаться в чужих людях. Побудь, пока… пока… я сам тебя назад не призову.

Лютомер удивленно поднял брови.

– Зима скоро! – напомнил он. – Пока реки не встали, мы только и успеем туда и назад.

– Ну… А будет надо, и на зиму оставайся.

– На зиму? – Лютомер уже не знал, что думать.

– Да. Я так велю. – Вершина вдруг нахмурился. – Такова моя отцовская воля над вами. А если ослушаешься, я…

Он опять замолчал, будто забыл, о чем вел речь. Лютомер смотрел на него во все глаза, и чем дольше смотрел, тем яснее видел некую темную тень на челе отца. А тот принялся ерзать на лавке, будто взгляд сына его царапал. Вершина закрыл глаза, нахмурился, словно голова болела, и махнул рукой:

– Ступай! Велес в путь!

Лютомер вышел. У него было сердце не на месте уже из-за того, что приходилось навсегда увозить Лютаву из родных краев. Какие перемены это принесет ему самому, он решил до возвращения домой не думать. А теперь и отец показался таким странным, что голова шла кругом.

Но, несмотря на удивление и тревогу, приказ отца в чем-то пришелся ему по душе. Не хотелось думать, какими пустыми и тоскливыми покажутся родные места без сестры. Так ли плохо получить позволение оставаться с ней там, на Десне? Ему давно пора было устраивать свое будущее, но Лютомер так свыкся с лесной жизнью, что его даже радовала возможно еще какое-то время оставить все как есть.

Под берегом возле Ратиславля уже ждала длинная вереница ладей: поклажа была уложена, гребцы ждали, когда придет пора браться за весла. Здесь был посол Благота: он жил на полпути между Ратиславлем и Витимеровым и теперь мог наконец вернуться домой. Возвращения он ждал с известным нетерпением: совсем недавно у него родился первый внук, и на эту осень назначено было имянаречение – ждали только деда. Потом тянулись дешнянские лодьи, а после всех – два десятка бойников, составлявших дружину невесты. От Вершины ехал его младший двоюродный брат Ратислав, которому было поручено передать невесту жениху, со своей женой Красеной.

Вот Яровед и его люди, воя и крича, ворвались в избу Обиляны, где в эти дни жила Лютава, и принялись «искать овечку». Под вопли женщин они перерыли все углы, куда для этого случая навалили всякий хлам, пока не обнаружили за печкой девушку, одетую в самую старую, нарочно выпачканную и порванную одежду. Она так сопротивлялась и вырывалась, что с ней совладали только втроем; завернув наконец в поволоку, Яровед на руках вынес ее из избы и устроил в своей лодье. Обиляна и прочие женщины вопили на берегу: дескать, украли дочь! – а дешняне уже взялись за весла. Бойники, везшие короба и укладки с приданым, тронулись следом. Из-под плотного белого шелка, оставшегося от матери, Лютава даже не видела, как поплыли назад родные берега. Паволока, будто сама смерть, скрыла прошлое от ее глаз, не дав бросить в прежнюю жизнь даже прощальный взгляд.

Дорога по Угре и по Рессе была хорошо известна и освоена, и трудностей от предстоящего пути никто не ждал. С давних времен здесь жила голядь, и через каждые пять поприщ или около того попадались ее городки – укрепления на мысах и холмах, огражденные рвами и валами со стеной наверху. Те, что умещались на пути дневного перехода, образовывали маленькое племя. Многие городцы были заброшены хозяевами давным-давно, иные даже – несколько веков назад, а на многих в последние десятилетия появились поселения пришлых славян, кривичей или вятичей. Не зная, мирной ли будет жизнь в чужом окружении, все подновляли обветшавшие укрепления.