Читать книгу - "Эффект преломления - Диана Удовиченко"

Пусть гадине не будет покоя даже после смерти, пусть треплет ее имя людская молва.

К тому же из этого можно будет извлечь пользу. Клан долго придется растить, укреплять. Сейчас пусть он существует втайне. А вот лет через двадцать, когда Анна Зриньи умрет от старости, настанет время Эржебеты Батори. Пусть Кровавая графиня, имя которой к тому времени станет символом ужаса, выйдет из могилы и покажет, на что способна.

Замок Биче, ноябрь 1614 года от Рождества Христова

Дьёрдь залпом осушил кубок. Слуга, не дожидаясь ни приказа, ни жеста, наполнил его снова. Челядь уже привыкла к запою, который длился более двух месяцев. Все это время Турзо не интересовался делами семьи, не встречался с друзьями, не исполнял обязанности палатина. Он просто тихо, люто напивался. Падал — когда в кровать, когда и под стол — спал, а проснувшись, требовал еще вина.

А сегодня он пил с самого утра, но к обеду так и не опьянел. Вина нужно было особенно много. Сегодня хоронили женщину, которую он убил. Гордую, прекрасную. Женщину, которую оболгали при жизни и продолжали лгать о ней после смерти, не давая покоя ни душе, ни телу ее. Женщину, которая стала жертвой множества интриг и чужой алчности.

Ее предали все. И ты тоже.

Так пей, Дьёрдь. Заливай вину вином. Больше пей. Может, тогда забудешь, как при живом муже, друге твоем, предлагал ей блуд. Как рвал на ней платье после похорон Ференца. Как потом в черном плаще пробирался в комнату ее дочери. Как арестовывал Эржебету. Как сына у нее отнял. Как судил, пытал и приговорил верных ее слуг. Как потом, когда увозили ее из твоего замка в заточение, ты отвернулся от ее взгляда…

Почему-то именно это сильнее всего терзало душу, сильнее даже, чем сделанное потом. Воспоминание о ее взгляде — таком беспомощном, потерянном. Она искала тогда поддержки, хоть немного. А он отвернулся…

В тот момент родилось его предательство.

— Я любил — я и убил, — пьяно проговорил он. — Я тогда тебя убил, Эржебета. Последнюю надежду в тебе задавил. Душу твою убил. А потом уже тело…

Оперся на стол, тяжело поднялся. Постоял, шумно дыша — грузный, лицо отечное, глаза красные, как у бешеного вепря. Медленно двинулся вдоль стола, едва держась на ногах. С трудом добрался до слуги, ухватился за него, отдохнул. Потом поднял кувшин, припал к нему губами. Запрокинул голову, лил вино в рот. Красные струи текли по бороде, по дорогому кафтану.

Допив, шибанул кувшин об пол, побрел к постели.

— Пошел вон, — сказал слуге и упал.

Лакей вышел на цыпочках, прикрыл за собою дверь.

Уснуть бы да не проснуться. Издохнуть. Это была его последняя мысль. Он провалился в беспамятство — тяжелое, как болезнь.

Проснулся посреди ночи. Лежал, глядя в потолок, на лунные блики, не понимая, где он, что он… Выходит, не получилось издохнуть, вспомнил. Куда уж. Смерть во сне — награда праведникам. Не иудам.

Внезапно жуть охватила. Как будто и вправду смерть его пришла, рядом встала, в лицо заглядывала. Что-то было не так.

Дьёрдь с трудом поднялся на локте, осмотрелся. В комнате никого не было. Он бросил взгляд на окно и вздрогнул: за ним в воздухе парила Эржебета. Красивая, молодая. Живая. Плясала на лунной дорожке, улыбалась, манила к себе.

— Впусти, впусти меня, любимый, — слышал он, хотя губы Эржебеты не шевелились.

Он даже не подумал усомниться в увиденном. Так хотелось верить. Вскочил с кровати, едва не упал. Доковылял до окна, распахнул настежь:

— Входи!

Она влетела в комнату, плавно опустилась.

— Здравствуй, Дьёрдь.

Схватил в объятия, заглянул в глаза. Разочарованно застонал:

— Анна…

— А ты кого ждал, любимый? — рассмеялась. — Уж не другую ли? Забудь. Та мертва, в сырой могиле гниет.

Дьёрдь ощутил волну холода от Анны, выпустил ее, отпрянул:

— Кто ты?

Она раскинула руки, закружилась по комнате, тихо, нежно смеясь, играя с лунным саваном. Турзо видел, что ноги ее не касаются пола, Анна танцует, словно пылинка в воздухе.

— Кто я? Что я? Я — судьба твоя, Дьёрдь… Как же ты проглядел?

— Ты тоже мертва?

— Не жива. Хочешь видеть мое настоящее лицо?

Не смотреть бы. Да не мог. Зрелище зачаровывало. Черты ее поплыли, изменились, и вот перед ним стояла наполовину женщина, наполовину кошка. Открыла пасть, показала длинные клыки. Лидерка, понял Дьёрдь. Та, что приходит по ночам и пьет из людей кровь. Что ж, достойное проклятие для убийцы.

И для него наказание…

Он расстегнул кафтан, рванул рубаху на шее. Закинул голову, открывая горло.

— Убей.

Женщина-кошка молчала, насмешливо рассматривала Турзо.

— Убей, — повторил он. И добавил робко: — Прошу…

Кошка протяжно мяукнула, снова обратилась в Анну, произнесла мягко:

— Нет, Дьёрдь. Не стану я тебя убивать. Живи. Живи с этим.

Он упал на колени:

— Убей, умоляю. Сил нет…

— Что ж сам себя не убьешь? — равнодушно спросила Анна. — Ах да, ты же примерный евангелист, в Христа веруешь. Такие себя убивают только вином… Да ты и так не сможешь, Дьёрдь. Ты еще здоров и крепок, хоть и стар.

Он не отвечал, склонил голову, все еще надеясь, что Анна передумает.

— Хотела обратить тебя, — продолжала лидерка, — но ты не так уж грешен, не сможешь всей душою захотеть искажения.

— Я не грешен? — Дьёрдь горько усмехнулся.

— Ты про мать? Так ведь не так уж и велика твоя вина. Ты просто не поверил. Позволил себя обмануть. Вот и все. Наверняка она тебя и сама простила? Признайся, простила? Хотя… что в том проку: ты себя никогда не простишь! Сожрешь ведь себя, Дьёрдь. Живи с этим. Вот тебе наказание. Не за предательство. За него ты сам себя наказываешь. За то, что мою любовь не принял.

Подплыла обратно к окну, медленно растворяясь в лунном луче, превращаясь в жемчужное облако. Потом вдруг вихрем ринулась обратно — не человек уже, призрак, яростно завизжала в лицо Дьёрдю:

— Все могло быть иначе! Твоя любовь могла меня остановить!

Он чувствовал леденящее прикосновение, запах тлена от ее губ, слышал безумие в ее визге, ждал смерти, желал ее…

Но нет. Истаяла, вылетела туманом в окно. Оставив его жить с этим.