Читать книгу - "Анахрон - Елена Хаецкая"

Ну как девка могла забыть про антенну? Она про антенну просто ничего не знала.

Сигизмунд торжествующе показал Лантхильде антенну. В гостиной имелся второй отвод. А вот в «светелке» антенного отвода не было. Так что давай-ка мы с тобой, девка, в гостиной ого определим.

Лантхильда на такое пошла. Безропотно позволила унести ого. Ого водрузили под иконой, оплодотворили антенной и — о, диво дивное! Славься, годиск-квино, Богородица! — ожил! Заговорил! Какую-то толстую морду явил! Ура-а…

Девка возликовала. Запрыгала, забила в ладоши. Потом вдруг глаза у нее стали хитрые-хитрые. С умильным, искательным видом подступилась к Сигизмунду с какой-то новой идеей.

Заговорила вкрадчиво. Выклянчивала что-то, не иначе. Долго объясняла, втолковывала. Очками высокоучено посверкивала. А потом вдруг после короткой паузы завершила, как резолюцию — пимм! — наложила:

— Надо.

Сигизмунд опешил.

— Что надо?

— Надо, — повторила девка. — Ик тут. Надо.

Та-ак. В гостиной, значит, обитать желает. Под бочок к ого.

— А я? — спросил Сигизмунд. — На мокром диване спать? Под зонтиком?

— Нии, — сказала девка. Взяла Сигизмунда за рукав, потащила к «светелке». — Сигисмундс — тут. Надо.

Сигизмунд заржал.

— Ничего у тебя, девка, не выйдет. Надо.

Она надула губы и приготовилась обидеться. Но Сигизмунд дуться ей не позволил. Заявил, что хочет итан и нечего тут ломать комедию.

* * *

После ужина Сигизмунд одарил Лантхильду рисовальными принадлежностями. Запасливая девка унесла дары в светелку. Девкина комната уже стала напоминать мышиную нору. Лантхильда утаскивала туда все пустые банки и коробки, которые Сигизмунд не успевал выбрасывать, и заботливо складировала в углу.

Сигизмунд обосновался в гостиной. Развалился на спальнике, посмотрел по ого новости. Террористы захватили заложников. В Чечне тоже. Что-то где-то взорвали. В Чечне пропал русский поп. Другой поп, который там пропал, погиб под бомбежкой. Что-то взорвалось само, но не у нас. Затонул нефтяной танкер. Заявление, протест, «зеленые» утопили рыболовецкую шаланду и спасли кита. Не у нас. У нас: повысят цены на жилье. Задержка зарплаты. Забастовка. Эпидемия гриппа еще не началась. Ждем-с.

Сигизмунд зевнул, переключил на другую программу. Там плясала полуголая дура. С омерзением и ужасом переключил еще раз. Жирные думские морды трясли щеками и клали все надежды на казачество. Поспешно сменил канал. Венесуэльский сериал. «Антонио! Это был наш ребенок! Я солгала тебе, ты похоронил труп обезьяны!» Боже, какая разница — Антонио, обезьяна… Тут и впрямь перепутать недолго.

Еще раз переключил. Много стрельбы, мало разговоров. Жаль, фильм скоро кончился. Да и фиг бы с ним, все равно непонятно, из-за чего все так перегрызлись.

Пришла Лантхильда. Осторожненько пристроилась рядом. Аккуратненько завладела оготиви. Покосилась на Сигизмунда. Он сделал вид, что не замечает. Лантхильда прошлась по всем шести каналам. И — чудо! — с глубоким вздохом выключила ого.

Смотреть было решительно нечего. Сигизмунд лег на спину, подложил руки под голову.

Девка сидела рядом.

— Что, Лантхильд, скучаешь? — спросил Сигизмунд.

Она покосилась на него. Объяснять что-то начала. Зазвучали знакомые слова «гайтс», «милокс»… Была бы у нее, Лантхильды, коза, не было бы скучно. С козой, брат Гоша, не соскучишься.

— Далась тебе эта гайтс, — сказал Сигизмунд. — Что нам, в самом деле, без козы заняться нечем?

Девка тяжело вздохнула. Кобель поднял голову (лежал, конечно же, рядом), поглядел на нее. Снова уронил морду на лапы.

Сигизмунд отметил, что в рядах вверенного ему подразделения царят распад и уныние. А он что, нанимался их развлекать?

Огляделся по сторонам. Когда-то мать устраивала здесь пышные приемы. По дням рождения и почему-то на 1 мая. Когда празднество доходило до определенной точки и гости начинали скучать (это происходило незадолго до внесения торта), мать преискусно оживляла гостей с помощью одних и тех же снимков в семейном альбоме.

Интересно, а Лантхильда кто — гость? В самом деле интересно.

— Лантхильд, ты гость?

— Гастс? — переспросила девка. Призадумалась. Брови наморщила. — Йаа, — сказала она наконец.

Да, видать, без альбомов не обойтись.

— А коли йаа и гастс, то смотреть тебе, Лантхильд, мои семейные альбомы.

— Наадо, — сказала девка. И с вопросительной интонацией повторила: — Смотреет? Хва?

Сигизмунд потыкал пальцами себе в глаза, потом поднес к глазам ладонь, вытаращился поужаснее:

— Смотреть. Поняла?

— Смотреет… Сехван, — сказала Лантхильда. — Сеехван.

— Йа, — кивнул Сигизмунд. — Будем с тобой смотреть. Поняла?

— Поняла, — неожиданно совершенно без акцента сказала девка. Сигизмунд аж подскочил от изумления. — Будем тобой сеехван…

— Йаа, — бойко поддержал беседу Сигизмунд.

— Наадо, — продолжала Лантхильда, очень довольная собой. — Нуу… Таак… Драастис…

— Вот тебе и драстис, — сказал Сигизмунд. Он встал со спальника, вытащил альбомы, вытер с них пыль. Давненько он их не брал в руки.

Один, образца сороковых годов, нес на добротном темном коленкоре изображение героической оленьей головы. Второй, образца шестидесятых, назывался «Наш ребенок». На обложке стилизованные мужчина и женщина играли со стилизованным геометрическим младенцем. Фигуры имели потрясающее сходство с теми, которые украшают общественные туалеты постройки тех лет. Сейчас их заменили треугольнички — основанием вниз «ж», основанием вверх «м». А вот на Елагином сохранились еще старые таблички, тех лет, когда дамы носили юбочки-кринолины, а мужчины — брюки-дудочки.

Девка заинтересовалась картинкой. Ткнула в младенчика.

— Барнс, — сказала она. — Барнило…

Мужчина был «манна», женщина — «квино».

— Ик им манна, — выродил Сигизмунд. Во насобачился!.. — Зу ис квино.

— Нии, — опять озадачила его Лантхильда. — Ик им мави.

— Вай-вай, — сказал Сигизмунд.

Девка испуганно посмотрела на него.

— Вай?

И весьма театрально, с эффектами, изобразила величайшее горе: ухватила себя за лоб, закатила глаза, по щекам проскребла ногтями и завыла.

— Ва-ай…

— Нии, — поспешно сказал Сигизмунд. — Это я так. Пошутил. Давай лучше смотреть. Во, гляди. Это моя мать.

Фотография была сделана в конце сороковых. Мать стояла перед вывеской Политехнического института, в черном беретике, кокетливо надвинутом на ухо. С той стороны, где не было беретика, вился темный локон. Мать задорно смотрела со снимка. Рядом стояла другая девица, немного менее боевая, но тоже веселая. Ощутимо веяло весной.