Читать книгу - "Крепость души моей - Андрей Валентинов"

…ехали издалека. Со всех концов города. Разноцветные кровяные тельца – красные, белые, черные, синие, серебристые – двигались по улицам-артериям, стягиваясь к точке сбора. К уродливой опухоли, разраставшейся на глазах. Она уже не умещалась на крошечной площади перед областной клинической больницей. Бурлящее ядро выбросило ложноножки метастаз в соседние улицы и переулки.

Легковушки всех марок – от древних «Жигульков» до пафосных «Лексусов»; маршрутки, мотоциклы, автобусы – блестящее, раскаленное на солнце самоходное железо с рыком, грохотом, воплями клаксонов и бензиновой вонью стремилось к больнице. Не доехав, оседало в окрестностях, затихало, успокаивалось. Редкие парковки были забиты до отказа, железный поток расползся по дворам. Тротуары и проезжую часть перегородили наглухо.

Люди выбирались из машин и дальше шли пешком.

Подкатил одинокий трамвай. Пронзительно зазвенел, лязгнул, распахнул двери. Пассажиры устремились наружу тараканами из раскаленной жестянки.

– Что за митинг?! – крикнул вслед ошалелый вагоновожатый. Его вагон взяли приступом возле разъездной стрелки: толпа запрудила рельсы. Силой вынудили свернуть с маршрута, набились битком – потные, взбудораженные. Вагоновожатый Остапчук даже побоялся спрашивать: что случилось? Когда, через четыре остановки, на которых он не остановился, пассажиры увидели, что пути заворачивают вправо, к трамвайному кругу, Остапчуку заорали хором: «Тормози, приехали!»

– Праведница! – крикнул кто-то, обернувшись на бегу, и едва не упал.

– Праведницу нашли! Реальную!

– Айда с нами!

– Совсем с ума посходили, – буркнул себе под нос Остапчук.

Трамвай предупреждающе звякнул. Остапчук прикинул, как ему лучше выбраться на штатный маршрут, и покатил к кругу. В праведницу он не верил.

А люди спешили к больнице.

– Точно? Как узнали?

– Дом помнишь? Что в первый день рухнул?

– Ну?

– Который ангелы снесли!

– Ну?

– Лапти гну! Трупы – штабелями! Раненых – мама не горюй!

– Ну?!

– А она одна…

– Что – одна?!

– Целая! Ни царапины!

– Знак! Знак Божий!

– Праведница! Кто ж еще?

– А почему в больнице? Если ни царапины?

– Прячут, суки!

На площади ворочался разозленный, тысячеглавый зверь. Гудел с угрозой: нет, не зверь – перегревшийся силовой трансформатор. Пробой изоляции мог случиться в любую секунду. И тогда – здравствуй, тысячевольтный фейерверк, бессмысленный и беспощадный! Подходы к четырехэтажке хирургического корпуса перегородило тройное оцепление «Беркута». Тусклый блеск серебристых щитов, пятнисто-серый камуфляж, черные бронежилеты; круглые шлемы с номерами, пластиковые щитки-забрала… Македонская фаланга. Только вместо длинномерных копий – резиновые дубинки.

Темные века стремительно возвращались.

С флангов «Беркут» прикрывали две пожарные машины с готовыми к бою водометами. Сзади стояли испуганные милиционеры: без щитов и шлемов, в легкомысленной летней форме. Многие безоружны: сюда согнали всех, кто был под рукой, кто оказался ближе других. «Беркут» прибыл позже, но, к счастью, не опоздал. Второй эшелон обороны – спецназ МВД в черном – перекрыл крыльцо и вход в корпус. Смотрели жестко, оценивающе, как сквозь прицел. Чувствовалось: эти будут стоять до конца.

– Праведницу!

– Праведницу – народу!

– Предъявите!

– Для себя, для себя прячут!

– Ну да, мы быдло! Мы подыхай!

– К ангелам ее! К ангелам!

Из окон родильного отделения на распалённую толпу с ужасом смотрели молодые мамы. Сейчас они не думали о завтрашнем утре. Конец света подступил вплотную, отсекая надежду. Молчаливо, строго высилось здание патолого-анатомического корпуса – белое, с вертикальными полосками бирюзы. Розовая пятиэтажка поликлиники в испуге пыталась спрятаться за темной зеленью высаженных перед ней елей.

– Пра-вед-ни-цу! Пра-вед-ни-цу!

На пожарную машину взобрался полковник Силин. Поправил съехавшую набок фуражку, щелкнул кнопкой мегафона – словно оружие с предохранителя снял.

– Граждане, успокойтесь! Я клянусь вам: здесь нет никакой праведницы! Вас обманули! Это провокация подрывных элементов! Расходитесь по домам…

– Врешь, мент!

– Праведницу давай!

– Пра-вед-ни-цу!..

– Граждане…

На машину с трудом, при поддержке двух сержантов, вскарабкался пожилой врач в белом халате. Взял у полковника мегафон. Порыв горячего ветра растрепал седые волосы, взметнул серебристым нимбом.

– Я – заведующий хирургическим отделением Семашко. Я знаю всех своих пациентов. Здесь нет женщины, которую вы ищете! Нет и не было! Здесь лежат больные! Люди с травмами, ранами, переломами! Больные после операции! Им нужен покой и лечение! Прошу вас, расходитесь по домам! Я вас не обманываю!..

Площадь на миг притихла. И взорвалась:

– Врешь!

– Праведницу давай!

– Бей мусоров!

Как всегда, осталось неясным, кто первым бросил камень. Метили в полковника, но промахнулись. Обломок кирпича чиркнул по скуле главврача, разодрав кожу. Крови было немного; впрочем, ее хватило. Спичку поднесли к запалу. Толпа вспыхнула:

– Бей!

Первый натиск «Беркут» выдержал. Щиты сомкнулись, заработали дубинки. Толпа попятилась. Но сзади напирали другие, небитые и злые. Бурлящая масса снова качнулась вперед. По щитам и шлемам застучали камни. Строй прогнулся, с пожарных машин ударили водометы. Тугие струи сбивали людей с ног, швыряли на асфальт, где их топтали свои же. К несчастью, толпа была слишком плотной. Струи водометов закручивали ее человеческими воронками, частично рассеивали, но разогнать не могли. Мокрые, ослепшие, озверевшие люди ломились вперед, к вожделенной цели.

Прозвучал приказ, и в толпу полетели гранаты со слезогонкой. Это срабатывало всегда: митинги, демонстрации, беспорядки, стычки футбольных фанатов… Сейчас – не сработало. Там, за дверями корпуса, ждала жизнь. Спасение. Для себя. Для родных и близких.

А на пути к спасению стояла преграда.

Краснолицый бугай в рубахе, разорванной в клочья, и насквозь мокрых «бермудах» с утробным рыком вломился в строй «Беркута». Плечом меж двух щитов, оставляя на твердых краях клочья кожи. Живой таран не удержался на ногах, упал, но дело свое он сделал. Строй нарушился, в брешь с победным ревом ударили атакующие. Бугай пытался встать; раз за разом его припечатывали к асфальту. В конце концов он остался лежать, содрогаясь всем телом, похожий на комок кровавого студня.