Читать книгу - "Герой должен быть один - Генри Лайон Олди"

— Ладно, мама, — оборвал ее Ификл. — Не будем об этом. Алкид клятву давал, я тебе обещал — вон, в Иолк приглашали, «Арго» строить, так мы не поехали…

И дверь хлопнула еще раз.

Алкмена вздохнула и пошла в гинекей, откуда доносился младенческий плач и еле слышный голос Астеропеи, баюкавшей девочку.

Впервые она почувствовала себя совсем старой.

…А палестра шумела так же, как всегда. На появление Ификлова сына никто не обратил внимания — что Амфитриона вполне устроило. Единственное, за чем приходилось следить, — так это расписание занятий: когда ученики шли в крытый гимнасий, он бегал на стадионе, когда подростки метали диски и копья, он шел в гимнасий, когда работали с оружием, он направлялся в сектор для прыжков.

К вечеру он твердо знал, что ему нужна только сила, — прежние навыки сохранились полностью, что было неудивительно, юное тело быстро училось всему, чему надо, и это, с одной стороны, радовало, а с другой — грозило разрывом неподготовленных связок или вывихом по-детски гибких, но еще слабых суставов.

Принесшая обед рабыня позже осчастливила Алкмену известием о том, что любимый внук ест за троих с геройским аппетитом, чего раньше никогда не случалось.

Так с этого дня и повелось: палестра, обильная пища и никакого кипяченого молока.

Одно оставил Амфитрион от прежнего Иолая — спать ложился рано и просыпался от того, что около полуночи заботливая бабушка на цыпочках входила в покои внука, поправляла на нем покрывало, прислушивалась к дыханию и удалялась.

А маленький мальчик, сцепив зубы, ждал, пока затихнут ее шаги, после чего вскакивал, выскальзывал из покоев и, никем не замеченный, еще на два-три часа убегал в ночную палестру.

Ему надо было спешить.

Через месяц из Трезен вернулся Алкид. К этому времени Амфитрион сто раз успел насладиться историей первой поездки сына (дяди?) к трезенскому басилею Питфею Мудрому, когда при виде сброшенной на кресло шкуры Киферонского льва всех Питфеевых внуков объял страх, кроме юного Тезея, кинувшегося на зверя с топором.

После чего Алкид якобы предрек Тезею блестящее будущее.

Сам Амфитрион всерьез сомневался в особом блеске будущего Тезея, если тот в двенадцать лет кидается на шкуру с топором.

Впрочем, когда вся семья собралась в мегароне, чтобы послушать рассказ Алкида о его нынешней и весьма удачной поездке, — сам Алкид очень не понравился Амфитриону, наблюдавшему за ним из укромного угла.

Нездоровое возбуждение захлестывало старшего сына, щеки его то резко бледнели, то покрывались пунцовыми пятнами, разговаривал Алкид чрезмерно громко и размахивал при разговоре руками, чего раньше за ним не водилось; и во всем его поведении сквозила странная истеричность, не свойственная мужчинам его возраста и телосложения.

После трехдневной слежки за Алкидом в палестре Амфитрион уверился в полном физическом здоровье сына — чего не мог сказать о здоровье духовном. Алкид часто кричал на жену Мегару (правда, при ее характере это было не особо удивительно), был с детьми или подчеркнуто ласков, или неоправданно раздражителен; кроме того, он зачастил в храмы, где подолгу стоял, наблюдая за обрядами жертвоприношений и кусая губы, после чего до вечера бывал хмур и неразговорчив.

Он походил на пьяницу, надолго лишенного вина; тафосцы называли подобное состояние «кумаром».

Амфитрион даже думать боялся, что сыну может не хватать его младенческого проклятия — приступов безумия.

Боялся, а думал.

И по ночам, после изнурительных бдений в палестре, шестилетнему Иолаю снились Острова Блаженства — безбрежное, безнадежное одиночество — и тень, кричащая в пустоту:

— Я — Амфитрион-Изгнанник!..

Иногда ему казалось, что не умри он тогда, под Орхоменом, пять лет назад — Алкид, его сын, которого Амфитрион и Зевс рвали из рук друг у друга, остался бы прежним.