Читать книгу - "Транквилиум - Андрей Лазарчук"

– Ну и звук! – крутя головой, как пес после купания, засмеялся Казанегра. – Будто черт на борону наступил… Накрытие первым выстрелом, инженер, с чем вас и поздравляю, – он стянул перчатку и пожал Алику руку. Кисть у него – Глеб успел заметить – была синяя.

– Разрешите продолжать?

– Продолжайте…

– Тогда вот так… – и Алик медленно повел пальцем по кнопкам: слева направо, слева направо, слева направо…

Казалось, блиндаж снесет одним только ревом. Пыль, жар и копоть долетели до амбразуры и ворвались внутрь. Жуткий дымный столб повис над морем, и уже в нем, в сердцевине его, пролетали ставшие багровыми комья огня. Где-то вдали делился дым на истонченные острия… Глеб не отрывал взгляд от барка. Белый столб под бортом… белый столб… белый столб… промах – далеко… Им овладело чувство свершившейся неудачи: корабль был заколдован, и даже в упор – ни один снаряд не коснется его… Белый столб за кормой… И – темная вспышка! Из корабля, будто из пыльного ковра, вылетело облако пыли. И – сразу две! И – не столб, а веер у носа: попадание ниже ватерлинии в борт. И – когда все уже стихло, ватная тишина, ватная… – еще одна вспышка в дыму.

Казанегра опустил бинокль, обернулся, что-то сказал. Понял, что его не слышат. Он сам себя не слышал. Тогда – обнял Алика за плечи, показал оттопыренный большой палец. И генерал; крепко пожал руку, другую руку положил на плечо, улыбнулся. Алик повернулся, показал на Глеба. Генерал подошел к Глебу, протянул руку. Ладонь у него была твердая и шершавая.

Наверх вышли, когда дым чуть развеялся и осела пыль. Барк пылал и быстро садился носом в воду. Понемногу возвращались звуки.

Оглохшие, чумазые, веселые артиллеристы стояли навытяжку, получая от генерала благодарности и золотые.

Казанегра с Аликом прохаживались чуть в стороне, и слышны были обрывки их разговора. «…Двухнедельная почти продукция – в один залп. Но в принципе… Самое узкое место сейчас…» Все узкие места Глеб знал наперечет. Хороший инструмент, хорошие токарные станки, электрические генераторы. Сталь. Алюминий и магний. Азотная кислота, сжиженный хлор, аммиак, селитра… вагоны всяческой химии. Давай сопрем готовые ракеты, убеждал Глеб, давай сопрем «град» – я знаю, где они стоят… это же иллюзия – будто мы делаем их сами… Не иллюзия, упрямо мотал головой Алик, да, мы торопимся и берем готовые компоненты – но мы знаем, как их делать, наладить производство – вопрос времени, вот и все, и когда по-настоящему припечет, мы сумеем… Они так ни в чем друг друга не убедили, и Глеб согласился на вариант Алика лишь потому. Что оружейные склады охранялись значительно лучше и в одном его чуть не пристрелили. Помирать так рано не входило в его планы…

С полигона возвращались на закате. Конвой приотстал, казаки, принявшие по дозволенной чарке, пели вполголоса. В ясной вышине попискивали невидимые стрижи.

– Ты вот меня про Олив не спрашиваешь, – сказал вдруг Глеб, – и правильно делаешь. Потому что… Понимаешь, ведь можно тот проход закрыть. И не только тот. И – навсегда…

Он замолчал. Молчал и Алик.

– А вот только – я все сделаю… а оно возьмет и не получится. Тогда как? Тогда-то как, а?

Он улыбнулся жалкой, раздавленной улыбкой, поворотил коня и поскакал в степь. Казаки дернулись было следом, но Алик жестом не пустил их.

О том, чтобы посылать за доктором, не могло быть и речи, и потому операцию Левушке Борис Иванович сделал сам. Из стальной проволоки он согнул и отточил острогубые щипчики – захватывать пули. Из мягкой железной соорудил несколько разномастных зондов. Влил в Левушку, мягкого, жаркого, безвольного, большую кружку бренди. Терпеливо дождался, когда тот уснет пьяным глубоким сном – и приступил. Светлана помогала. Как ни боялись они оба, но операция прошла довольно гладко. Отец щипцами извлек пули, прочистил зондами раны, вытащив немало кусочков сукна, особенно из раны в боку; потом ввел дренажи из проспиртованных каучуковых трубочек, обложил раны марлей, пропитанной крепким раствором морской соли… Утром Лев проснулся вялый, с головной болью – но без жара. К обеду ему было почти хорошо – насколько может быть хорошо человеку, продырявленному позавчера в трех местах.

Вечером пришли его искать.

Помощник квартального мастера, к которому столько раз ходил на поклон доктор Фицпатрик, выбивая положенный Светлане паек жены офицера флота, – с ним два бандитского вида субъекта в красных фуражках-бескозырках, с золотыми цепями на грязных шеях, и крысоподобная женщинка, неопрятная и пронырливая, очень опасная… и два солдата – эти ни во что не вмешивались, стояли у двери, и все.

Их всех отвлек, к счастью, подвал, которым не пользовались с весны и – благополучно потеряли ключ. Не дожидаясь, пока ключ найдут, бандиты злорадно сбили замок – и долго потом обшаривали захламленные двухэтажные подземелья. А при обыске самого дома спасла дичайшая – неэвклидова, смеялся отец – планировка помещений. Каморку, примыкавшую к ванной комнате, сыщики не смогли ни увидеть, ни вычислить. Они ушли, злые, дальше – а Светлана, взяв веник, обмерла: к венику прилипла кровавая тряпица… Впервые в жизни она упала в настоящий обморок.

Конец вечера прошел гнусно. Билли ревел, она тоже ревела и ко всем цеплялась. Отец, наконец, заперся в своей комнате, доктор попытался вступиться за него – и получил в ответ все, на что способна злая и перепуганная до смерти женщина. Оставшись одна, она налила себе полстакана бренди и выпила крупными глотками, как остывший чай. Вскоре – поплыло перед глазами, она уронила голову на скрещенные руки – и застыла…

Смерть опять ласково потрепала ее по щеке.

Их повесили бы всех – даже маленького Билли. За укрывательство террориста и шпиона наказание было одно. А Левушка – да, он именно шпион и террорист. Убийца. Из тех, кто охотился в ночи за мастерами и их подручными, за офицерами у них на службе и за Бог знает кем еще; в школе, куда Светлана приходила три раза в неделю, шепотом рассказывали очень странные вещи. Но почему-то той ночью никак нельзя было не пустить его в дом… стук в окошко и слабый прерывающийся голос: «Светлана Борисовна… это я, Лев Каульбарс… вы меня помните?..» (Еще бы не помнить…) И уж подавно нельзя было выдать его трудовикам, спасая себя, спасая Билли… Ничего не понимаю, подумала Светлана.

Ночью громыхало совсем рядом – она не слышала.

Утром в доме какие-то люди говорили по-русски.

Измятая и растрепанная, она вышла в холл. Доктора обступили четверо в черном – морская пехота. С английским у них было не очень, а доктор от волнения путался в своем своеобразном русском.

– Господа, нельзя ли потише? – хрипловато сказала она. – Вы разбудите ребенка.

Все обернулись и посмотрели на нее, как на заговорившую кошку. А у Светланы вдруг громко ударило сердце…

– Завитулько… – голос упал до шепота. – Дядька Игнат…

У пожилого – ох, почти старого! – и уже не боцмана, а лейтенанта, огромного, багрового от загара – глаза жутко раскрылись.

– Светочка? – не поверил он. – Капитанова дочка?