Читать книгу - "Мавзолей для братка - Андрей Ерпылев"

– Волей наместника нашего, князя Федора Михайловича Голицына…

– С каких это пор Федька Голицын власть такую взял? В цари метит?

Все присутствующие суетливо закрестились.

– Не могу знать, батюшка князь! – рухнул в ноги коню Барабашина харон, стукнув об землю массивным нагрудным медальоном, висящим на цепочке. – Не вели казнить!..

– Полно, полно… – Василий Иванович и сам понял, что переборщил, и сменил гнев на милость. – Веди, показывай, что ты там настроил-накуролесил…

Но стоило кортежу стронуться, как что-то звонко треснуло, и послышался глухой протяжный звук, похожий на тот, который издает рушащееся под топором дровосека огромное дерево. Первыми почуяли неладное лошади. Умные животные шарахнулись назад и только этим спасли своих седоков от неминуемой гибели.

Гигантская арка треснула точно посредине, и теперь трещина стремительно расширялась. Мгновение, и со страшным грохотом грандиозное сооружение величественно осело, подняв облако едкой оранжево-бурой пыли…

* * *

– Повесить мерзавца! – раздраженно шагал из угла в угол князь. – Хлеба неубранные полегли, крестьяне ропщут, каменотесы, оставленные без работы, бунтуют…

Василий Иванович до сих пор не мог откашляться до конца и то и дело перхал в платок бурыми сгустками. А что до испорченного кафтана и собольей шапки…

Совет был собран в здании с видом на пирамиду, которая теперь, без аляповатых ворот перед ней, выглядела еще лучше. Именитые дворяне давным-давно сменили шубы на облегченные кафтаны, но и в них, даже распахнутых до нижних шелковых рубах, пот ручьем струился по спинам не привыкших к жаркому климату людей. Многие с тоской поглядывали на дверь, мечтая очутиться в собственных прохладных покоях с наглухо зашторенными окнами. Престарелый князь Заболоцкий откровенно дремал.

– Точно! – поддержал Барабашина кровожадный Ромодановский. – А еще лучше – на кол его посадить.

– Так и запишем?

– Точно… Точно… Истину говоришь…

– А с этим что делать? – кивнул на окно боярин Годунов, не самый родовитый из собравшихся, но… С ним приходилось считаться.

– А что?

– Да, помнится, царь-батюшка велел наградить за чудо…

Барабашин остановился, будто налетев на стену.

«А он-то откуда знает? Мы же с Иваном Васильевичем вдвоем были? Черт…»

– Второй час сидим, – ласково улыбнулся царский фаворит. – Может, отпустим всех? Помыться с дороги, вздремнуть… А?

Обнадеженные дворяне завозились, зашаркали подошвами, зашептались.

Князь махнул рукой, будто прогоняя муху, и все толпой радостно устремились к дверям, гомоня, как школьники, отпущенные с нудного урока. Остался сидеть и сладко посапывать лишь Семен Григорьевич, удобно примостивший подбородок на сложенных на посохе руках.

– Ступай к себе, Семен Григорьевич! – крикнул прямо в заросшее седым волосом ухо старика охальник Годунов. – Совет окончен! Щи стынут!..

– И как поступим? – спросил Барабашин негласного главу комиссии, когда они наконец остались с глазу на глаз. – Если бы еще не этот проклятый донос… Ведь и не наградишь, и не казнишь. Что посоветуешь, Борис Федорович?

– Как-то раз, – начал тот, задумчиво любуясь снежно-белым треугольником на фоне ярко-синих небес, – когда я еще был воеводой в городишке Бежецке, пришел указ о судьбе одного местного дворянина. Только вот писец-оболтус грамоте был плохо учен и написал: «Казнить нельзя помиловать».

– А в чем суть? – не понял боярин.

– Запятую он позабыл поставить, вот что. Вот и гадай, что там написано было. То ли «Казнить нельзя, помиловать», то ли «Казнить, нельзя помиловать». Понимаешь, какая заковыка? Казнишь, а потом окажется, что беднягу помиловали, – самому не поздоровится. Отпустишь на все четыре стороны, а выяснится, что мерзавца казнить было велено.

– Действительно загадка…

– Но я нашел решение.

– Какое решение?

– Да оставил его в остроге, и дело с концом.

– Надолго?

– Да уж лет пятнадцать, как не воеводствую, – безразлично зевнул Борис Федорович. – Но когда уезжал – тот все еще сидел.

– А нам-то как поступить? Наградить по-царски, а потом – голову с плеч?

– Ничего ты не понял, – с сожалением глянул на непонятливого товарища Годунов. – Есть и другой способ.

– Какой?

– А помнишь, что приближенные бывшего наместника Голицина, которого по царскому указу в железа взяли да на Москву отправили, показали?

– Что гробницу себе царскую под Фивами какими-то построил? Конечно, помню.

– Так вот, ему здешний погост теперь без надобности – и на Руси место найдется, где закопать, но слышал я, что в старину тут такое принято было…

* * *

– Объявляю вам высочайшую волю, презренные черви!..

Князь Барабашин, величественный, как сам царь, в своем парчовом кафтане и высокой шапке из сибирских соболей, стукнул посохом о пол.

– За то, что сделали чудо великое, велено наградить вас по-царски…

Стоящие на коленях перед «троном» Афанасий и Такех, изрядно побитые и отсидевшие в полной неизвестности в узилище целую неделю, облегченно вздохнули хором и чуть распрямили согнутые спины. И не так вздохнешь, когда топор, висящий над твоей шеей, вдруг уберут и воткнут в плаху.

– Рады? – саркастически усмехнулся в бороду Василий Иванович.

– Рады, батюшка… Очень, господин…

– Но и без наказания оставить вас нельзя, – стер с лица усмешку и грозно нахмурил брови Барабашин. – Потому…

Дюжие стражники схватили обоих за плечи и поволокли куда-то…

* * *

Грохот камней становился все отдаленнее и отдаленнее, все тише и тише. Наконец наступил момент, когда все окутала мертвая ватная тишина.

– Такетх! – позвал Афанасий товарища по несчастью, лежавшего, как он знал, в соседнем гробу. – Ты живой?..

Льняные бинты, добротно спеленавшие тело, не слишком давили, но и не позволяли вздохнуть полной грудью. Да это бы и не получилось, поскольку под плотно пригнанной крышкой саркофага воздуха было – всего ничего. Ко всему прочему нестерпимо хотелось «до ветру»…

– Живой… – едва-едва донеслось до него. – Пока живой… Ну что? Добился ты славы и богатства? Наслаждаешься?

– Уж ты бы не подкалывал… Думаешь, я не понял, кто донос в столицу накатал?..

Харон надулся и надолго замолчал. Однако воздуха под крышкой оставалось все меньше и меньше, а вместе с ним – жизни.

– Такетх! – рыдающим голосом выкрикнул Харюков. – Ты меня слышишь?

– Слышу, – глухо ответил тот после некоторого молчания. – Чего тебе?