Читать книгу - "Наследник - Михаил Ахманов"

– Потом? – переспросил Перфильев после долгой паузы.

– Живыми не выпустят, взять оружие убитых не дадут – вертушки сверху. Схитрить надо. Разбить машины в драбадан, и третью тоже. Если удастся.

– Таранить ангар? Свои-то разобьем, а вот насчет ангара – сомневаюсь. – Перфильев прищурился и запрокинул голову. – Сам сказал: вертушки сверху. Вот, сволочь, висит… Не пустят они нас ни в лес, ни в скалы, ни к ангару.

– Вертушки… – повторил Каргин. – И с вертушками можно разобраться. Все от того зависит, что нам в консоли воткнут. Точнее, сколько.

– Думаю, немного. И еще, Алексей: откуда нам знать, что третья машина в ангаре? На их месте я бы ее убрал и спрятал, а времени для этого хватит, целая ночь впереди. Не дураки ведь, понимают, что будем с ракетами… Танки пригнали – значит, ракеты дадут.

Каргин покивал головой.

– Прав ты, Влад, спорить не стану. Выходит, неопределенная у нас задача: себя не жалеть и причинить урон побольше. Так?

Перфильев хрипло рассмеялся.

– Почему неопределенная? Постоим за Расею, вот и все! А что до тактики и стратегии, так ты их, Леха, завтра определишь, когда боезапас подвесят. Определишь! Соображалка у тебя что надо, быстрая!

Он поднялся на ноги, поднес ладонь козырьком ко лбу, прикрываясь от яркого света, и пробурчал:

– Козел белобрысый опять у бункера торчит, зенки расставил и на нас любуется… Ну, хмырь! Вот из кого бы я кишки вынул! Из бывшего нашего падлы-соратника!

Каргин пригляделся. И правда, маячила у бункера долговязая фигура Витаса, того, про которого от Ксении узнали и от сержанта Файхуддинова. В подземном лабиринтех базы они с пилотом не встречались, но и вчера, и сегодня выбирался он из бункера, смотрел, что они делают и как, и это наводило на раздумья. Боксер всегда глядит бои соперника, а теннисист не пропускает матчей конкурента… Должно быть, и в Риме гладиаторы присматривались друг к другу, подумал Каргин, вставая.

Они покатили вниз под присмотром гудевшего в небе помела. В нормальной ситуации вертолет «Шмелю» не противник – вооружение равное, но скорость у «Шмеля» побольше, а главное – юркость и маневренность, возможность укрыться в складках рельефа, спрятаться в овраге или за скалами, тогда как вертушка вся на виду. Снять ее ракетой нет проблем или из пушки распатронить, были б ракеты да патроны… А к ним бы еще автоматику, три тех волшебных модуля, что делали «Шмель» не просто оружием, а боевой суперсистемой, неуязвимой и смертоносной косилкой… Минуту-другую Каргин развлекался тем, что разворачивал пушечный ствол и пулеметы к небу, ловил помело в перекрестье прицела и жал гашетку, представляя, как в клочья разносит врага. Видимо, его манипуляции заметили, и у пилота сдали нервы: предупреждающе затявкал пулемет, прямо по курсу взметнулись осколки камня, грохнули по броне.

– Чего он хочет, шелупонь припадочная? – поинтересовался Перфильев.

– Очкует, – сказал Каргин. – Боится, что я в него горохом пальну.

Ворота ангара закрылись за ними. Вылезли под ненавидящими взглядами охраны, в каждую спину – по пять стволов. Охранники были из гвардейцев и людей Габбасова, неотличимых от президентской стражи: такие же смуглые лица, густые бороды и говор не русский и не туранский. Турки, сирийцы, саудиты, пуштуны, чеченские наемники… Как они общались друг с другом, на каком языке – неясно, но, разумеется, знали, кого стерегут, и счет за кровь своих соратников держали в памяти. Но приближаться опасались, тыкали стволами не ближе, чем с пяти шагов.

Каргин и Перфильев пошли знакомой дорогой, по коридору, что выводил в ангар. Наверное, прежде тут стояли тягачи для перевозки ракет и всякая погрузочная техника – ангар был огромен и заглублен в скалу на добрых двадцать метров. Коридор за ним казался целой улицей, сейчас почти безлюдной и безмолвной; посередине – площадка, командный пункт и кабинеты начальников, а влево и вправо отходят проходы поуже, открытые или перегороженные решетками и металлическими дверьми. Все это будило у Каргина воспоминания о лабиринте под дедовой виллой на Иннисфри, и он, шагая по коридору, пытался угадать, куда ведет тот или другой тоннель – в казармы, столовую, офицерский блок, к электростанции, в узел связи или в ущелье, где под огромными крышками прятались ракетные шахты. К счастью, уже пустые.

Экскурсий для осмотра этих катакомб и окружающей местности не предполагалось – тем более, что сюда их привезли на вертолете и в бессознательном состоянии. Очнулись на носилках, когда выволакивали из Ми-8, а окончательно пришли в себя на бывшем складе, под замком. Склад был пуст и обширен, но при нем имелась каптерка с двумя топчанами, туалетом и раковиной. Не президентский люкс, но жить можно. Тем более, что жить оставалось считанные дни.

Сопровождаемые дюжиной охранников Каргин и Перфильев нырнули в заранее отворенную дверь. Ее тут же прикрыли; лязгнул замок, под потолком вспыхнула тусклая лампочка, за дверью раздался гортанный голос: приятного аппетита пожелали, чтоб кость поперек горла встала. На полу, на ящике, дымились две миски с гороховым супом, лежали буханка хлеба, колечко колбасы, пластмассовые ложки. Неплохой рацион, и есть чем запить – вода из крана течет без перебоев.

Они умылись и поели, потом растянулись на топчанах. Взгляд Каргина блуждал по серым бетонным стенам в пятнах сырости, по останкам пустых стеллажей и грудам мусора, скользил вдоль потолка и упирался в дверь. Дверь, обитая железом, выглядела прочной, и было слышно, как за ней переговариваются стражи. Не удерешь! Разве только в унитаз нырнуть и просочиться по трубам…

Мысль о Кэти снова пришла к нему, и он ее прогнал. Прогнал словно назойливую муху… Когда-то, много-много лет назад, случилось ему тренироваться у дона Куэваса, кубинца, инструктора по фехтованию и рукопашному бою. Был он совсем непохож на майора Толпыго, другого его учителя, был немногословен, суров и безжалостен – след от его мачете остался на бедре у Каргина. Учил не словом, а клинком, и мудрость дона Куэваса отличалась от майорских прибауток – она пришла из тех времен, когда оружием был меч, и всякий опоясанный мечом считался рыцарем, то есть носителем чести. Оружие и рыцарская честь были нераздельны, и не имелось никаких альтернатив – остаться в живых с уроном для чести или сохранить ее и пасть. Древняя мудрость, жестокий кодекс… Он означал, что есть моменты, когда не стоит вспоминать о самом дорогом; силы это не прибавит, но лишь ослабит дух. Воин, вступивший в битву, думает не о даме сердца, но о победе, а если невозможно победить, то помышляет об одном: как нанести врагу урон. Собственно, об этом и Толпыго говорил. Возьмет за пуговицу и спросит: знаешь, что посоветовал один волк другому, когда они попали в облаву? И сам же ответит: кусайся!

Глаза Каргина закрывались, усталые мышцы просили отдыха. «Что приснится в эту ночь? – подумалось ему. – Плохой знак, если про яму, куда живьем закапывают… И берета нет… Кто ж знал! Остался берет в „Тулпаре“, в президентском номере…»

Он задремал, но яма в афганских горах ему не снилась, а привиделся совсем другой сон, хороший: будто сидит Кэти на скамейке под цветущим деревом, а на руках у нее дитя, не сосунок, а малыш двух или трех лет, только личико не разглядеть и непонятно, парень или девица. И будто оба они Каргину улыбаются, и слышен чей-то голос, кэтин или лепет малыша; слов тоже не разберешь, но и без них понятно, о чем говорят, чего просят.