Читать книгу - "Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина"

Пальцы пошли ниже, касаясь позвонков. И Василиса могла бы поклясться, что нет для них преграды в виде одежды.

— Тогда… какой в ней смысл? В вашей силе?

— Многие задаются этим вопросом… и не только обыкновенные люди. Поверьте, среди одаренных также присутствует мнение, что дар некромантии в лучшем случае бесполезен, в худшем может быть и опасен.

Пальцы двинулись ниже. И теперь Василиса ощущала себя бабочкою, в которую одну за другой втыкали иглы. В какой-то момент она поняла, что не способна пошевелиться.

— Спокойно. Это временный эффект. Мне нужно разглядеть ваше мертвое поле.

— Мертвое?

— Есть тело материальное, — Ладислав отступил. — Есть тело тонкое, которое многие называют энергетическим. Оно выражено по-разному и от степени его развитости, от того, сколь прочно оно связано с миром материальным, во многом зависят способности конкретного человека. И не так давно было сделано удивительное открытие. Прежде считалось, что дар некромантии тесно связан с так называемым мертвым полем. Со способностью человека улавливать эманации распада. Что эта способность происходит вследствие неразвития обычного энергетического поля по какой-либо причине.

Холод расползался внутри.

Было страшно.

И интересно.

Ладислав же отступил и склонился над кофром.

— Однако исследования последних лет показывают, что мертвое поле есть у всех. И у одаренных, и у простых людей, и степень его развития вовсе не зависит от плотности обычного энергетического поля. Хотя… при сильно развитом мертвом поле энергетическое угнетается, но сложно сказать, какое из явлений первично. Происходит ли это под воздействием мертвого мира, или же он, наоборот, получает свой шанс, когда что-то мешает нормальному формированию тонкого тела. Как бы то ни было, но все мы потенциально способны стать некромантами. А еще воздействовать на тот, иной мир. Или попадать под его воздействие.

Он вновь извлек треногу.

И шар.

— Это концентратор, — шар Ладислав аккуратно опустил в руки Василисы. Каменная поверхность оказалась необычайно теплой. — Все же мертвая энергия немного… не знаю, как правильнее сказать… ее сложнее ощутить, не говоря уже о том, чтобы зацепить или использовать.

Камень не темнел.

И не светился.

Прозрачный, что слеза, хрусталь. И Василиса всматривалась в него, пытаясь увидеть хоть что-то.

— Однако при всей тонкости своей эта энергия на диво… устойчива? Пожалуй, что так… именно этой устойчивостью и обеспечиваются так называемые проклятья. Закройте глаза. Представьте, что вы спите…

Представить себя спящей было сложно, во многом потому, что Василиса никогда-то не спала в сидящем положении, ко всему не имея возможности положение это изменить.

— Дышите глубоко… и слушайте…

Что слушать?

Камень.

Он вдруг зазвенел колокольчиком. И еще одним… и их стало много, у каждого — свой голос. И все хотят говорить, рассказать Василисе что-то донельзя важное.

И не колокольчики, но бубенцы, которыми расшивают лошадиную сбрую.

Откуда этот образ?

Стук копыт.

Седой ковыль ложится под ноги. Пахнет дымом. А к звону бубенцов добавляется иной звук, то ли зверь воет, то ли ветер.

— Вот так… не сопротивляйтесь. Это память, ваша, ваших предков, та самая, мертвая…

Живая.

Василиса слышит и… видит? С закрытыми глазами? Вот кружит, пляшет странное существо, обряженное в десятки шкур, трясет рогатой головой, которая не голова, но маска, вырезанная столь искусно, что кажется живою.

Вместо глаз — пустота.

На лбу — конский хвост.

Борода до самой земли опускается, оставляя на ней след змеиный. И молчат старейшины, не смея и вздохом потревожить великого шамана. А он скачет, уже третий день, как скачет, не способный остановиться. Знать, духи степи снизошли до сына своего, многое открыть хотят…

…или наоборот, не слышат, не отзываются, показывая, что не достаточно им жертвы, что зря погиб белый жеребец, напоивши кровью степь.

Она, Василиса, тоже есть там, в круге.

И спиной ощущает жар костров. И точно также вглядывается в тени, что сгущаются у ног шамана. Солнце застыло на небосводе, а тени вот не спешат исчезнуть. Напротив, их становится все больше и больше, и веет от них темной старой силой, той самой, которой пронизаны курганы.

Сердце замирает.

А шаман, крутанувшись, падает на колени и лежит, распластавши руки. Они выглядывают из-под вороха одежд, сухие, старые, и впервые шаман кажется смешным. Но никто не смеется, даже человек, которому не место в стойбище.

Он, в своей синей одежде, такой странной и неудобной, выглядит чужим.

Он и есть чужак.

И желает невозможного. Но вот вздрагивают руки. И тени поспешно разбегаются из-под шкур, спеша спрятаться в стеблях иссушенной травы. А шаман поднимается. Сперва на колени, потом, когда подбегают ученики, почувствовавши, что уже можно, и на ноги. Ему подают чашу теплого кобыльего молока, щедро сдобренного кровью и жиром. И держат, пока он пьет.

Снимают маску, под которой обнаруживается обыкновенное лицо, меднокожее, изрезанное морщинами, старое до того, что становится удивительно, как вовсе человек этот в его-то невозможные годы на ногах удерживается.

Он бредет, и никто-то из старейшин не шевелится, не спешит помочь ему.

— Духи сказали свое слово, — его голос неожиданно сильный разносится по степи. — Духи сказали, что не в силах их даровать разум сердцу…

И та, кто Василиса, прижимает ладонь к губам.

— …и зрение слепцам… — шаман смотрит прямо на Василису, и во взгляде его читается печаль. — Но духи могут скрепить клятву. И будет она сильна…

Солнце катится с небосвода медным начищенным до блеска блюдом, и сияние его слепит. И Василиса слепнет. И потом, приходя в себя, понимает, что все еще там.

То же место.

Каменные идолы молчаливыми стражами по краям. Они суровы, если не сказать, свирепы, и на грубых лицах их читается неодобрение.

Но снова стучит бубен.

И льется темная кровь на траву. И падает уже не конь, но бык, рога которого покрыты золотом. Быка не держат, ибо силы шамана хватает на этакую малость.

И не только на нее.

Кровь быка мешается с кровью самой Василисы и с кровью чужака, который смотрит так, что становится страшно…

— Повторяй за мной, — велит шаман, и тот, другой, не выпуская пальцев Василисы, послушно повторяет слова. И понятно становится, что ему они непривычны, что он и не понимает толком, что говорит, что он вовсе не верит в силу этого обряда.