Читать книгу - "Кесари и боги - Вера Камша"

1

Лаго-де-лас-Онсас

Темноволосый офицер обернулся к сопровождавшему его горцу, что-то сказал и ловко спрыгнул на землю. Горец спешился следом, он был выше и заметно старше спутника. Гости двинулись вперед, но через пару шагов младший замер и перекрестился, старший тоже остановился. Он держался сзади, словно не желая мешать.

Ждать долго не пришлось. Офицер упрямо тряхнул головой и быстро пошел вперед. Он был сном, как и горец, и перебиравшие ногами лошади, это Спящий знал точно, потому что видел озеро. Он всегда видел во сне озеро: то серебряное от луны, то багровое от заката и почти никогда – освещенное солнцем.

Иногда ему снились люди, но чаще берега оставались пустынными, только менялся цвет неба и воды. Спящий любил свои сны, но любил и пробуждения, когда озеро стремительно уходило вниз, тело становилось крылатым, а земля – далекой и плоской. Он знал, что жизнь – это солнце и полет, сон – берег озера, а смерть – каменная клетка и долетающее сквозь нее бормотанье. И еще он помнил, что кроме снов и полета было что-то еще…

– До сих пор не могу поверить! – Молодой человек глядел Спящему прямо в лицо. – Все знаю, а не могу. Здравствуй, отец!

Отец? Чей? Взволнованное молодое лицо и в самом деле казалось знакомым. Человек подошел еще ближе, протянул руку, коснувшись Спящего, но это был сон, и тот ничего не почувствовал.

– Я его помню, – офицер говорил, не оборачиваясь, он не мог видеть подошедшего спутника, зато его видел Спящий, и не в первый раз. Беловолосый силач ему снился чаще других. Горец, женщина с пепельными волосами и маленькая девочка. Порой с ними бывал мужчина с повадками воина и упрямым взглядом. Когда воин появлялся один, сон становился тревожным, словно перед грозой.

– Я был совсем маленьким, но я помню, – повторил странный гость. – Мне говорили: «Мы пойдем к отцу», и я знал, что мама будет стоять на коленях. Для меня идти к отцу означало церковь. Потом Гьомар сказала, что стоять на коленях можно в любой церкви, а отец лежит в королевской. Я не понимал, почему он лежит, если он стоит. Мне объяснил дядя Хайме. Он ведь был с отцом, с вами, и выжил…

– Дон Хайме дрался не хуже прочих, – произнес горец, и Спящий понял, что слышал это имя прежде.

– Дядя мечтал стать офицером, – негромко откликнулся юноша, – помешала рана. Я ношу шпагу за него и за отца, но лоассцы… Война, Фарабундо, еще не самое страшное! Если б отец не погиб, он бы дошел до королевы, он бы объяснил…

Горец опустил голову. Не понял? Спящий тоже не понимал, но королеву он вспомнил. Она была такой молодой и все время оглядывалась, словно кого-то искала. Однажды он подвел ее к креслу и встал рядом. Королева смотрела куда-то вниз и улыбалась, но что было внизу? Что там вообще было?

– Я должен идти, – в голосе офицера слышалась горечь, – должен вернуться в полк, но я не хочу воевать за Саграду!

– Ты не хочешь уходить? – проснулось озеро. – Ты можешь остаться…

– Гуальдо вас принял, – подтвердил Фарабундо. Его руки были пусты, но Спящий словно бы видел в них дубину. – Хозяева рады будут. Скоро ночь… Одним словом, ТА ночь…

– Я помню. Я родился через полгода после их смерти. Невеселое будет у меня совершеннолетие, отец, но ты бы не прятался. И я не стану. Всегда можно что-то сделать, даже если нельзя. Нет, Фарабундо, я не останусь. Не могу. Я – де Ригаско, значит, я должен.

– Кому? – спросили Фарабундо и озеро.

– Не знаю, – де Ригаско сосредоточенно свел брови, – наверное, всем… Отцу, тем, кто был с ним, друзьям, солдатам, дяде…

Он тоже был должен… Хитане, что стояла у дороги с цветком в волосах. Он спросил, а девушка ответила. Она пришла из-за перевала, где правит та, что вечно косит. Он подарил ей кольцо за цветок… Нет, это она бросила ему цветок. Хитана хотела оседлать коня, ведь его ждали… ждала… У той, второй, были голубые глаза и светлые волосы, она испугалась цветка, а он оставил ее и ушел. Чтобы прогнать ту, что косит. Цвел шиповник, катились вниз камни. Рядом кто-то стоял… Хайме! Он тоже был там. Вместе с Фарабундо и другими. Они смотрели вниз на дорогу, хотя могли уйти… Они были должны.

С высоты, с истинной высоты он бы заметил чужаков раньше, но тогда Спящий не знал полета, как и те, кто был с ним. Они стояли в зарослях торчевника и ждали, а в выгоревшем небе кружили хозяева. Они тоже ждали, а потом полилась кровь. Сперва чужая…

– Я помню! – отчетливо сказал Спящий и поднялся. – Я все помню…

Теплая волна лениво лизнула разноцветную гальку, заплясало на бронзовом клинке предвечернее солнце, сухо прошелестела испуганная желтоголовица и исчезла под осколком мрамора. Гости ушли, а он и не заметил.

– Я его видел, – негромко произнес Спящий, – готов поклясться, что я его видел… Зачем он приходил?..

– Разве ты не узнал? – спросило озеро. – У него твои глаза…

2

Рэма

На лицевой стороне жетона сжимал в клюве оливковую ветвь голубь. Мастер сделал все возможное и невозможное, с великим тщанием изобразив малейшие подробности вплоть до коготков на лапках и прожилок на крохотных листочках. Двенадцать серебряных кружков, ожидая хозяев, празднично поблескивали на столе. Вечером семь перекочуют к членам Совета Общества Пречистой Девы. Нового монашеского ордена, наконец признанного папской буллой Regimini militantis ecclesiae.

– Ты не должен останавливаться, — потребовал Коломбо, внимательно разглядывая голубя на жетоне. – Генерал ордена – это неплохо, но орден слишком мал! Шесть десятков адептов – это несерьезно! У тебя даже нет собственного монастыря… И что это за темные перья в хвосте? У меня нет ни единого черного пера. Ни единого! Эту медаль следует заменить… За счет испортившего ее ювелира.

– Зачерненные перья создают объем, – рассеянно объяснил Хайме, пытаясь отбиться от наплывающих воспоминаний, – иначе ты будешь казаться плоским. То есть не ты, а символ ордена.

– Я – фидусьяр генерала ордена, – напыжился голубь, – значит, это могу быть только я. И рисовал ювелир меня. Целых два дня.

– Хорошо, ты, – пожал плечами Хайме и перевернул жетон. На тыльной стороне кружил внушительный коршун. Надпись под голубем гласила «Кротостью…», а над коршуном – «…и убеждением!» Читать фидусьяр не умел, но ему хватило рисунка. Коломбо отвернулся и спрятал голову под крыло. Возмутился и обиделся.

Раньше бы на кощунника обрушился ливень угроз и поучений, но с тех пор, как Хайме обрел второго спутника, Коломбо предпочитал злиться молча. Дон Луис напоминал о себе, лишь когда того требовало дело, но фидусьяр чуял коршуна даже сквозь стены и крыши. Первое время голубь то и дело впадал в панику, пытаясь забиться за пазуху или требуя свой мешок. Потом привык и даже научился извлекать удовольствие из своего положения. Возвращаться на голубятню Святого Павла, чтобы затем перейти к какому-нибудь младшему дознавателю, Коломбо не хотелось отчаянно, а после первой же аудиенции его святейшества фидусьяр пришел к выводу, что все не так уж и плохо. О коршуне не знал никто, зато спутника, обласканного Папой онсийца видела вся Рэма. Коломбо пыжился, взмахивал крыльями, урчал и в эти мгновенья прямо-таки лучился довольством. Впору позавидовать. Увы, Хайме внимания к его персоне и знаков расположения сильных мира сего для счастья было мало.