Читать книгу - "Восставшая из пепла - Танит Ли"

Добираться до За нам пришлось четырнадцать дней, вдвое дольше, чем потребовалось бы одинокому коннику, но так обстоит дело с любыми караванами. Мало что вызывало у меня личный интерес; ибо я была заточена в своей карете — душном позолоченном ящике. После каждой ночи я просыпалась негнущейся и с болями во всем теле. Карету с трудом тащили четыре норовистых тихих мула. Несколько раз в день она, содрогнувшись, останавливалась, и я слышала, как возницы уговаривают и увещевают мулов, в то время как те стояли, глядя на них с вежливым интересом, пока кучера не пускали в ход кнуты.

Я взяла с собой всего двух женщин — самых хорошеньких, ибо мне вдруг пришло в голову, что мне волей-неволей придется часто смотреть на них, — но они оказались вздорными, беспокойными и боялись находиться долго в моем обществе; а их разговоры, возникавшие непродолжительными вспышками, были пустой болтовней дур.

Каждую ночь сооружали лагерь, предприятие как военное, так и архитектурное, что увеличивало продолжительность нашего путешествия. Сперва, приблизительно ранним вечером, пехотинцы проворно маршировали вперед, достигали намеченного места стоянки и начинали воздвигать переносные металлические стены, привезенные ими на вьючных лошадях. К тому времени, когда прибывали конники и повозки, лагерь надежно окружали железные секции стен пятифутовой высоты с затейливыми воротцами, и вырастали шатры и палатки. Выставляли часовых, размещали и кормили лошадей, аккуратно разводили костры и готовили еду. К ночи мы становились городом, и притом шумным городом. Несмотря на крепкие железные стены и часовых, по проходам между палатками всю ночь шатались пьяные, ревностно преследуемые разъяренными начальниками; лошади срывались с привязи и носились галопом по лагерю, храпя, испражняясь и врезаясь во что попало.

Горстка проституток еженощно устраивала оргии в своих аляповатых жилищах в нижнем конце лагеря, и там вспыхивали драки, вызванные нелепым соперничеством между теми или иными группами солдат. Существовала неистовая и индивидуальная преданность своим: всякий капитан, под началом которого служил какой-то солдат, был лучше любого другого капитана. Каждый рассвет озарял мертвые и умирающие останки жертв этих стычек до тех пор, пока Вазкор не положил им конец, пригрозив казнить холодным и трезвым утром всякого, кто обнажит меч против своего же брата — солдата. Однако прежде чем новый порядок дошел до их мозгов, пришлось устроить три такие казни.

Шатер Вазкора служил центром лагеря. Мой же стоял, отделенный от него одним-двумя рядами палаток, под защитой моей собственной стражи. Я заметила, что среди людей Мазлека не случалось никаких драк и никто из регулярных войск тоже не решался бросить им вызов. Ледянисто-красными зимними рассветами лагерь свертывался и готовился к отбытию. Эзланны, у которых все естественные функции были скованы жесточайшими табу, всячески исхитрялись в утаивании того, что было необходимым. Рекрутированные хуторяне, словно в порядке умышленного оскорбления, совершенно открыто ели, пили и отправляли все прочие телесные надобности. На них смотрели как на животных, вот они и вели себя, как животные, и — любопытная вещь — поступая так, добились в какой-то мере животного достоинства. Во мне больше не было ни отвращения, ни жалости к людям, привязанным к таким необходимостям; я теперь жалела не их, а утаивающих и отрицающих естество эзланнов. Большая часть путешествия была, как я сказала, смертоносной для меня.

Я прихватила с собой книги из библиотеки Асрена, но тряска кареты и тусклый свет делали чтение при движении совершенно невозможным. Лишь ночью я могла обратиться к ним, да и тогда не читала, так как каждая страница, к которой я прикасалась, заключала в себе его призрак и напевала особую меланхолию. Зимние виды из маленького окошка кареты — сплошная беспросветная белизна, совершенно плоская, со снежным маревом на близком горизонте, закрывающим небо или, возможно, горы, — вызывали у меня по ночам мертвенные бледные сны. В пустыне, похоже, не водилось никакой живности, даже снежных волков и медведей, как в горах Кольца. Сам караван производил большой шум, но помимо него не было ничего, вообще ничего.

На рассвете десятого дня пути я позвала к себе в шатер Мазлека.

— Мазлек, найди мне верховую лошадь и какую-нибудь подходящую для меня мужскую одежду, чтобы я могла ехать верхом.

Он выглядел пораженным.

— Но, богиня… — он заколебался. А затем сказал:

— тогда придется доставать одежду мальчика… И понимает ли богиня, какой стоит холод? Несмотря на колебания, одежду принесли: простая, черная и чистая, но поношенная. Я натянула легины, тунику до колен с разрезами по бокам и сапоги. Когда я затягивала пояс и мне пришлось проколоть новую дырочку для пряжки, мне вдруг с неожиданной болью вспомнилось, как я надела в ущелье одежду мальчишки-разбойника при Дараке. Мазлек принес и плащ, тоже черный, но с подкладкой из чистого серого меха какого-то животного — вернее, шкурок нескольких животных, так как я различала по меткам и сочленениям, где они соединялись. Я подсчитала шкурки, чтобы знать, когда поеду, сколько смертей, двенадцать или четырнадцать, согревают меня. На руки я натянула собственные перчатки, расшитые золотом. Они и золотая маска, несомненно, выглядели совершенно не соответствующими моему новому наряду. Снаружи ждала вороная кобыла. Мне выбрали очень послушную и благонравную. Откуда ж им знать, что в лесу с Маггуром я скакала на бешеных бурых лошадях.

Я легко перемахнула в седло, вызвав огромное удивление. Меня взволновала возможность снова почувствовать между бедер живое существо, то явление, которое, кажется, всегда пробуждает сексуальное воображение, а на самом деле означает, по крайней мере для меня, своего рода стихийную свободу. Я знала молодцов Дарака, которые были «едины» со своими лошадьми, и я отлично понимаю, что они имели в виду, хотя у меня не было коня-напарника. Я нагнулась к шее кобылы, погладила ее и, подняв голову, увидела через разделявшие нас полуразобранные ряды палаток Вазкора. Он сразу же повернулся и что-то сказал воину, который немедля побежал ко мне. — Богиня, — обратился ко мне гонец, — Вазкор Джавховор спрашивает, нельзя ли ему поговорить с тобой.

Меня сильно позабавило почтение, которое он проявлял на людях — потому что иначе не мог. — Конечно, — согласилась я и, повернув лошадь, неторопливо подъехала к нему. Со всех сторон, разинув рты, глазели на меня пораженные солдаты. Даже некоторые из хуторян обратили в мою сторону свои бессмысленные лица и смотрели, продолжая сидеть и жевать хлеб.

— Ну, Вазкор, — осведомилась я, глядя на него на сей раз сверху вниз — мелочь, но довольно приятная.

— Не соблаговолит ли богиня зайти ко мне в шатер? — спросил он.

— Соблаговолит, — снизошла я.

Он подставил руку, чтобы помочь мне спешиться, но я легко спрыгнула и первой вошла в шатер. Я не бывала в нем раньше, но оказалось, что шатер внутри был таким же черным и аскетическим, как и снаружи, с несколькими горящими светильниками, жаровней и столом из черного дерева, аккуратно заставленным картами и различными военными атрибутами. Полог закрылся, и стало очень темно, хотя светильники горели.