Читать книгу - "Эльфы. Во власти тьмы - Джеймс Баркли"

Спрос на калайанский лес неуклонно растет. Тому, у кого есть средства, и в голову не придет остановить свой выбор на другой древесине. Проклятые идиоты наверняка спалили бы собственные дома, будь они построены, скажем, из грейторнского дуба.

«Воспоминания старого солдата», Гаран, военный комендант Исанденета (в отставке)

Гаран сидел в своем любимом кресле в западной панорамной комнате, откуда перед ним открывался потрясающий вид на Исанденет. За прошедшие десятилетия он полюбил смотреть, как меняется городской ландшафт; теряет эльфийские черты и, наоборот, приобретает человеческие. Истормун не ценил и не понимал красоту, для него главным была функциональность. Гаран утверждал, что никто не сможет найти прелести в том варианте функциональности, который построил Истормун, хотя эффективность этого нового Исанденета, безусловно, поражала.

Над городом доминировали огромные и не лишенные изящества складские здания, в которых содержали шарпов. Тысячи эльфов были втиснуты в явно недостаточное для нормальной жизни пространство. В сочетании с издевательскими условиями для отправления нужд, пищевыми рационами, едва-едва позволявшими не умереть с голоду да эльфийскими травами, излечивавшими лишь смертельные заболевания, они служили наглядным примером жестокого плана Истормуна, призванного лишить эльфов присутствия духа.

Следовало признать, он оказался необычайно эффективным. Угроза голодной смерти страшила шарпов ничуть не меньше, чем драконовское наказание за нарушение правил распорядка. В сущности, весь город представлял собой один огромный концентрационный лагерь со складами и причалами, с помощью которых ресурсы и материальные ценности в колоссальных объемах вывозились на север, в Балайю.

Сидя однажды у окна после утренней грозы с сильным ливнем, сменившейся слепым дождиком под лучами жаркого солнца, Гаран размышлял о том, когда же стало меняться его мировоззрение. Боги свидетели, он прожил долгую жизнь. Бывший военный комендант отпил глоток медового напитка, призванного залечить язвы, образовавшиеся у него на внутренних стенках пищевода.

Некоторые, самые туманные воспоминания можно смело отбросить. Например, о том дне, когда он понял, что никогда не вернется домой, или когда узнал, что представляет собой всего лишь объект для эксперимента. Не потому, что эти строки в его памяти перестали причинять боль, а потому, что им исполнилось сто двадцать лет. Но он признавался самому себе, что достаточной компенсацией за них стала возможность наблюдать за тем, как меняется окружающий мир на протяжении последних ста пятидесяти лет.

Несомненно, большую роль в этом сыграла и его странная и вынужденная дружба с Такааром. Хотя он не помнил почти ничего из того, о чем они разговаривали в самом ее начале, Гаран признавал, что именно это заронило в его душу семена уважения к эльфийской расе. Он никогда не сомневался в том, что они отнюдь не те примитивные дикари, коими их изображали.

Такаар, в своей путаной, но весьма обаятельной манере научил его тому, что эльфы, наравне со своими знаниями, навыками и силой, обладают глубокой духовностью и даже человечностью, которую следует приветствовать и развивать, а не уничтожать. Нет, Гаран не уверился в том, что оккупация леса людьми была ошибкой, но он постепенно начал склоняться к мысли о том, что, в конечном итоге, некая разновидность вассальной зависимости оказалась бы куда полезнее и выгоднее обеим сторонам.

Бывший вояка вздохнул и поерзал в кресле, пытаясь устроиться поудобнее и унять боль в боку, отчего правая нога то и дело вспыхивала жарким огнем. Что же тогда стало поворотным пунктом, своеобразной точкой отсчета, если таковая была одна, разумеется? Уж, во всяком случае, не Истормун. За последние пару десятков лет Гаран научился кое-как понимать его и видел, что тот смягчился и подобрел, если такие чувства вообще были свойственны существу невероятно древнему и изначально злобному.

Он действительно уважал Истормуна за его достижения на Калайусе, чем колдун, кстати, очень гордился, а в последнее время — еще и за отчаянные, но бесплодные попытки противостоять желанию коллег отправить в лес армию, чтобы уничтожить эльфов, как расу.

— Хм-м, — Гаран отпил еще капельку своего напитка. — Разумеется, дело не в том, «как», а «почему».

Теперь у него был ответ на этот вопрос. Все остальное — лишь ходьба вокруг да около или поиски черной кошки в темной комнате. Это случилось относительно недавно, каких-нибудь пятнадцать лет назад, пусть воспоминания о них и слились воедино в комок боли и неприятных запахов. Это случилось в тот самый момент, когда он понял, что завоевание и удержание Калайуса не принесет пользы ни Триверну в частности, ни магии в целом.

Более того, он выяснил, на поддержание чего уходили все ресурсы Калайуса. Гаран любил Триверн, как и всю Балайю, хотя и знал, что больше никогда не увидит их снова. А то, что ему удалось узнать, означало смерть для обоих. Власть, поддержанию которой он посвятил жизнь, в стремлении доминировать готова была превратить и его страну, и его город в руины. Тем не менее, даже располагая таким знанием, он понимал, что сам сделать ничего не сможет.

Но именно в тот день его умонастроение претерпело самые решительные перемены. И теперь, много лет спустя, он должен был сделать выбор… который неизбежно приведет его к действиям, каковые он намеревался санкционировать сегодня. Сейчас.

Гаран удостоверился, что его люди находятся у дверей панорамной комнаты и что они готовы удовлетворить любую из его многочисленных прихотей. Малейший промах, и всех их ждет страшная смерть — всех, кроме самого Гарана. Он со своими помощниками ждал удобного случая с того самого момента, как им стало понятно — Балайя и Триверн находятся на грани войны.