Читать книгу - "Узкие улочки жизни - Вероника Иванова"

Мой мобильный тренькнул девушке почти в самое ухо, и объятия пришлось разрушить.

— Извини. Слушаю!

— Синьоре Джек? Я бы хотел вам что-то показать. Что-то очень-очень интересное. Не могли бы вы сегодня зайти в мой офис? — на одной ноте протараторил голос, обладающий заметным акцентом.

Ну вот, только его мне и не хватало! Хотя... Есть возможность использовать служебное положение в корыстных личных целях, а посему не стоит откладывать визит в долгий ящик.

— Я зайду. Примерно через полтора часа. Жди.

Ева заинтересованно спросила:

— Кто это?

— Роберто с его вечной привычкой ёрзать, как на иголках, от любой незначительной новости. Хочет что-то показать.

— Аааа... Поедешь к нему?

— Да. А ты устрой себе маленький выходной по поводу праздника!

— Не хочу, — надула губы фроляйн Цилинска. — Скучно праздновать одной.

— Тогда просто погуляй. Или поспи. Или...

— Ладно, решу по дороге, — согласилась Ева. — Но сначала... Нальёшь мне ещё этого странного чая?

* * *

Магазин Роберто Аньяри располагался там, где и надлежит находиться всему возвышенному, прекрасному и дряхлому: в историческом центре Ройменбурга. От географического центра этот район города был довольно далёк благодаря бурному строительству, шедшему в последней четверти прошлого века. Впрочем, большого прироста населения не случилось, потому что в новые квартиры переехали преимущественно те жители города, которые не могли или не желали вкладывать собственные средства в содержание и реставрацию старинных домов. Освободившиеся таким образом жилые и нежилые квадратные метры были отданы под офисы и всевозможные магазинчики, поскольку магистрат здраво рассудил, что владельцы пусть маленьких и скромных, но предприятий, более платежеспособны, нежели рядовые сотрудники тех же фирм.

Предприятие семьи Аньяри начиналось, как скупка и перепродажа предметов старины, причём вовсе не на Альтенштрассе и вообще не на территории Германии. Почему дед Роберто принял решение покинуть насиженное место и перебраться из солнечной Италии в холодную северную страну, неизвестно, ведь ничего истинно древнего в Ройменбурге не могло быть по определению. Вероятнее всего, бежал от долгов или врагов, как и подавляющее большинство жителей-основателей моего города. Но прежние связи потеряны не были, и в лавке Аньяри всегда можно было приобрести или заказать нечто, представляющее собой ценность для любителей антиквариата, а с вступлением младшего наследника в управление семейным бизнесом ассортимент пополнился и произведениями вполне современного искусства. Сам неудавшийся художник, Роберто поставил себе целью находить и поддерживать молодые и непризнанные таланты, благо чутьё на шедевр у него было великолепное. А заодно синьор Аньяри удовлетворял и нужды салона «Свидание» в части...

— Бонджорно, синьоре Джек!

— Привет, Бобби.

Тёмные глаза хозяина магазина привычно вспыхнули искренним протестом:

— Роберто, синьоре Джек, Роберто! Ро-бер-то!

— Я же просил: поменьше итальянского. Не угомонишься, буду звать тебя Бобби до самой смерти.

Возмущение наполнило все черты и чёрточки облика Аньяри, от тщательно приглаженных чёрных прядей над высокими залысинами до не прекращающих трепетание пальцев, подвижность которых, впрочем, как и общая подвижность и энергичность молодого итальянца, всегда меня поражала и заставляла немного завидовать.

— Синьоре Джек, вы просите невозможного!

— Разве?

— Кровь моих предков, синьоре...

— Не менее дурная, чем у моих, надо думать. Но твои предки переселились в Ройменбург достаточно давно, чтобы уважать здешние обычаи. Я же знаю, ты можешь говорить без малейшего акцента. Так сделай милость, избавь меня от своей итальянской экспрессии!

Конечно, он обиделся, показательно и пышно, но подобный разговор происходил и на прошлой неделе, и месяц назад, и вообще, уже много-много раз. Собственно, с момента нашего знакомства мы только и занимались тем, что отстаивали право каждого на собственное удобство.

Чем всё обычно заканчивалось? Тем, чем и должно было: Аньяри убирал из своей речи родной колорит, потому что как бы сильна ни была гордость, а удовлетворённая клиентура для предпринимателя всегда важнее. Такая «победа» меня не особенно радовала, но я ничего не мог с собой поделать, ведь каждое итальянское слово напоминало мне о проваленном экзамене, а боль утихала слишком медленно.

— Как пожелаете, — притихший Роберто всегда становился похож на мелкого клерка, и всё же в глубине его похожих на маслины глаз легко можно было прочитать намерение когда-нибудь одержать верх в нашем поединке, а значит, надеяться на долговременное спокойствие не приходилось.

— Итак, что ты хотел показать?

— О, нечто совершенно великолепное! Нечто восхитительное и, как мне кажется, способное заинтересовать вас, а в вашем лице и салон.

Он удалился вглубь комнаты, заставленной предметами мебели, принадлежащих, по меньшей мере, четырём разным эпохам, и заговорщицки поманил меня пальцем из-за шкафа, по всей вероятности принадлежавшего последнему кайзеру.

— Идите сюда!

На откидной доске шикарного секретера живого места тоже, что называется, не было: пепельницы, портсигары, вазочки, мраморные глыбы письменных наборов, шкатулки и прочая дребедень, среди которой отчётливо выделялась картонная коробочка, единственная не покрытая заметным слоем пыли.

— Вот! У меня просто нет слов. Лучше, если вы посмотрите и выскажете свой вердикт.

— По поводу изящества этой бумажной тары?

Голова Роберто закачалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика:

— Конечно, нет, синьоре! Откройте её и взгляните сами!

Я взвесил коробочку на ладони. Спешить с открытием почему-то не хотелось. То ли настойчивость Роберто смущала, то ли заставляло нервничать странное ощущение, которое вещица производила на меня лично. Картонные стенки были настолько пропитаны восхищением Аньяри, что мне поневоле становилось стыдно заглядывать внутрь: что, если там и правда, лежит нечто прекрасное, а я не смогу увидеть эту красоту? Но тянуть время бессмысленно. Нужно решиться и убрать крышку, чтобы... Восхититься, как и предсказал хозяин антикварной лавки.

Коробочка оказалась заполнена очень тонкой стружкой, в какой обычно перевозят хрупкие предметы, а из её середины, словно из уютного гнёздышка, на меня смотрела женщина.

Женское лицо в обрамлении коротких локонов и мелких цветов, сплетённых в подобие венка. Само по себе оно не было красивым или хотя бы привлекательным: самые обычные черты, чуть суховатые, немного неправильные, но поражало не это, а умиротворённое спокойствие, буквально наполняющее каждую линию. Мастер, несомненно, создавал своё творение с натуры, потому что женщина казалась близкой и земной, но ему словно удалось скрестить жизнь с вечным покоем, потому что зрачки, едва намеченные в дереве медальона лёгкими прикосновениями резца, видели что-то большее, нежели мир вокруг, а губы были чуть удивлённо и в то же время всепонимающе приоткрыты.