Читать книгу - "Слотеры. Бог плоти - Виталий Обедин"

Кажется, что многое изменилось, но на самом деле основные изменения произошли в тебе самом. Та жизнь, что ты вел прежде и оставил, дабы взяться за мушкет и шпагу, менялась куда меньше, текла своим чередом, в то время как тебя бросало из порохового дыма и пламени битв в угар грабежей и насилия на горе побежденным. И теперь, вернувшись, ты чувствуешь себя здесь отчасти чужим. Пришельцем из другого мира, более сурового и яркого, сотканного из запаха крови и железа, наполненного муштрой и жестокостью, пронизанного безумием битвы и страхом ее ожидания…

Какое-то время ты просто не знаешь, как быть, как себя вести.

Как вписать себя в этот устаревший и потускневший мир.

После подлой пули, пойманной в брюхо, я провалялся в постели меньше трех недель.

После гибели в битве с Мастером Плоти прошел почти месяц. При этом на теле не осталось никаких заживающих ран еще в Кэр-Кадазанге, а силы вернулись уже на третий день. Что с того? На меня просто накатила жуткая апатия.

Не хотелось двигаться, говорить, видеть чужие лица. Будучи почти убаюканным в руках Костяного Жнеца, я не желал возвращаться в эту жизнь. Как тому ветерану, мне было в ней некомфортно.

Таннис подобное поведение заметно беспокоило, а то и вовсе пугало. Она привыкла, что ее мужчина ведет себя совсем иначе. Пытаясь вернуть мой интерес к происходящему вокруг, полуэльфка старалась растормошить меня как умела: тянула за руку на прогулки, становилась дикой и ненасытной, а затем высокомерной и неприступной, исчезала на сутки-другие и появлялась под утро, пахнущая вином, растрепанная, с блуждающим взглядом.

Смешно. Женщина, неспособная ревновать, пыталась пробудить ревность.

Впрочем, я не смеялся.

Мне было все равно. Не хотелось даже никого убить.

Однажды она вываляла мои пистолеты в грязи и швырнула в кровать, видимо надеясь, что меня охватит ярость или я возьмусь их чистить и привычный ритуал выведет меня из ступора. Не вышло ни того, ни другого.

Я свалил их на пол и ногой запихнул под кровать.

Наконец Таннис устала от бесплодных попыток, и ее саму окутала осенняя меланхолия, так свойственная эльфийской крови. После этого мы стали прекрасно уживаться, находясь рядом, ничуть не отягощая друг друга своим присутствием.

За это время Джад приходил трижды. Я запретил Таннис открывать ему дверь и на всякий случай подпер ее креслом – на замки-то ему плевать. Племянник не смутился и дважды проникал в дом одному ему известным образом. Оба раза я без разговоров выставлял его за шкирку вон, точно нашкодившего кота. На третий раз Джад по-настоящему обиделся и в отместку полночи исполнял под окном непристойные куплеты в мой адрес, время от времени швыряясь в закрытые ставни пустыми бутылками.

Морту хватило одного визита. Он, в общем, и сам не знал, что сказать и зачем пришел. Что-то мямлил про Веру.

Потом дважды за один день прибегал чем-то крайне обеспокоенный Дэрек Попрыгунчик, счастливо – то есть без вреда как для себя, так и для Кэра, – извлеченный из арсенала замка. Он так долго мямлил какие-то глупости, пересказывал последние события в Кэр-Кадазанге, не решаясь приступить к цели своего визита, что вконец утомил меня. Я выгнал его прежде, чем маленький племянник собрался с духом. Должно быть, снова хотел подрядить меня на какую-нибудь сомнительную охоту за старинными артефактами или редкими алхимическими ингредиентами.

Не интересно.

Из старших Слотеров не обеспокоился ни один, включая патриарха (от Эторна дождешься благодарностей, как же). А может, оно и к лучшему, учитывая, что проявлять героизм и спасать вотчину клана мне потребовалось исключительно из-за глупости собственного отпрыска.

Вера тоже не пришла. Да она и не могла прийти в дом, который я делил с другой женщиной. Зато от нее доставили письмо.

Я долго держал в руках шершавый конверт, ощущая исходящий от него тонкий запах духов, а затем бросил в камин, не распечатывая. Не думаю, что там было много слов, – меж нами все слишком сложно, чтобы это могла выразить бумага.

Ну а пока я кис, Блистательный и Проклятый ничуть не менялся, оставаясь той же ярмаркой человеческих страстей и клоакой их же пороков. Преступники и воры грабили и воровали, аристократы и политики склочничали и плели интриги, рядовые граждане зарабатывали на хлеб насущный, стараясь держаться подальше как от отпетых негодяев, так и от благородных нобилей, а чиновники Магистрата и маги Колдовского Ковена силились сохранять какое-то подобие равновесия во всей этой кутерьме.

Дни становились все короче и холоднее, осень понемногу расчищала дорогу стылой зиме. Небо заволокло бесконечной чередой серых облаков, через которые уже почти не пробивалось солнце.

Природа погружалась в спячку, а великий город, наоборот, вовсю противился ей и бросал вызов. Он кипел жизнью, запасался продовольствием, втягивал в свое нутро десятки подвод с дровами и углем. И, конечно, ни на минуту не прекращал бурлить заговорами и трещать от междоусобиц сильных мира сего. Месяц – достаточный срок, чтобы на пороге нарисовался высокопоставленный визитер, понукаемый пихающимися в спину мертвецами.

Или даже два.

Первым был граф ад’Роукер – представитель старинной и весьма уважаемой в Уре семьи. Забыв о родовой спеси, пожилой граф умолял о помощи через закрытую дверь и, судя по шуршанию, даже ползал на коленях, но был в грубой форме послан куда подальше. Через четыре дня я без особого интереса прочитал в «Хрониках Ура» некролог – несостоявшегося клиента нашли обезглавленным в собственной постели, и срез шеи дымился, словно голову отхватили раскаленным мечом. Писаки Иоганна Ренодо связывали гибель графа с каким-то древним проклятием, преследующим старших ад’Роукеров через каждые три поколения.

Надо полагать, теперь с проклятием покончено, ибо граф так и не успел обзавестись отпрыском мужского пола, оставив после себя трех дочек.

Второй проситель добрался до меня уже на исходе добровольного домашнего заточения – в тот самый день, когда я наконец решил пройтись по улице. Он оказался тот еще наглец: даже не снизошел до личного визита – прислал лакея.

Ливрея на посланце сияла новеньким серебряным шитьем и, судя по всему, стоила больше, чем иной камзол, но это ничего не меняло – лакей и есть лакей. Зная мое настроение, вдова Маркес отказалась пускать его дальше холла, а убедившись, что я не намерен никого принимать, и вовсе выпроводила на улицу. Но молодец оказался упрямый и остался дежурить у крыльца, выстукивая барабанную дробь зубами, – шитье, знаете ли, плохо согревает, а под утро по городу уже погуливал бодрящий такой морозец.

Иногда небеса вознаграждают упорных – так случилось, что именно в день его визита я заставил себя встряхнуться, надеть ботинки, набросить на плечи плащ и выйти из дома, чтобы разогнать загустевшую кровь по жилам и подумать, как быть дальше. Я, кажется, говорил, что лучше всего мне думается на ходу.

Почтительно поприветствовав меня у крыльца, ливрейный лакей с поклоном вручил конверт, запечатанный, по его словам, гербом барона фон Туска. Имя последнего ничего не сказало, и это неудивительно, поскольку барон, как выяснилось, прибыл в Ур из Фронтира – лоскутного государства-вольницы, сотканного из трех десятков мелких независимых княжеств, которые служили своего рода буфером между границами Уранийского протектората и владениями республики Лютеция. Это было понятно уже по оттиску герба на печати.