Читать книгу - "Дикая энергия. Лана - Марина и Сергей Дяченко"

Вагон уже отходит от платформы; еще раз перекатившись, вскакиваю на ноги. Подхватываю упавший барабан и, прихватив разрядник, перепрыгиваю на подножку.

Женщина-погонщица смотрит на меня. Губы трясутся.

— Выходи, — говорю я. — Пристрелю.

Она выскакивает на платформу в последний момент. Мои враги тяжело ворочаются, приходя в себя. Вагон отъезжает, платформа затягивается туманом. Я стою, подняв разрядник, на случай, если кто-то захочет выстрелить мне вслед…

Вижу, как Стефан с трудом поднимается. Издевательски машет мне рукой.

Они все здесь. Лежат, завернутые в матрасы, как в коконы. Лица желтые. Мне становится страшно.

— Алекс, просыпайся!

Никакой реакции. Глаза закатились под лоб.

— Мавр! Маврикий-Стах!

Он спит. Спит Перепелка, спят мальчик и девочка. Спит Лешка, запрокинув большую круглую голову. Спит Лифтер.

Перебираюсь в кабину, но там, конечно, нет никаких рычагов, никакой возможности управлять вагоном. Через люк в потолке выбираюсь на крышу. Город ползет назад. Над крышами раскатывается грохот. Я почти вижу, как вооруженная ритмом колонна наконец-то налетает — лоб в лоб — на вооруженных щитами и дубинками полицейских…

Тянется железный трос. Вертятся колеса в каретке. Хоть бы никого не убили, думаю я, глядя на удаляющийся город. Хоть бы никого не оштрафовали сегодня ночью. «Пощади их», — сказал Хозяин Завода. Разве он, мотор и сердце колоссальной фабрики-бойни, имеет право говорить о пощаде?!

Мне надо верить в Римуса. Верить, что все будет хорошо.

Вагончик катит, облепленный туманом, как ватой. Катит на Завод. При мысли об этом меня начинает тошнить — от ужаса. Требуется огромное усилие воли, чтобы взять себя в руки. Я тяжело спрыгиваю в люк.

Все повторяется. Дежа вю, как сказал бы Алекс. Я в вагоне, несущем меня к Заводу, вокруг спящие люди, и я не знаю, не знаю, как спасти их — и себя!

Я сажусь, скрестив ноги, у изголовья Алекса. Кладу перед собой барабан. Он примитивный, новенький, совсем не похож на тот, с изображением волка… Но зачем-то я его захватила. Могла бы взять второй разрядник, а прихватила барабан!

Начинаю выстукивать. Ладонями. Не думая, только слушая.

Я подняла людей, бросила в прорыв ради того, чтобы спасти друзей. Но не спасла, а сама угодила в ту же западню… Что с Максимом, бывшим полицейским? Его оштрафуют, считай, убьют? А его отца? А десятки и сотни синтетиков, которых, может, и не поймают сегодня днем, но зато ночью жестоко накажут? Они ведь на веревочке — каждый. Достаточно просто не выдать пакет… Человек, как ни в чем не бывало, заходит в сеть, смотрит раздел статистики… А напротив его имени — сообщение о штрафе на неделю вперед!

Не отчаиваться, говорит барабан. Не терять мужества. Не отчаиваться!

Барабан говорит? Или я говорю с собой? Он вовсе не такой примитивный, этот барабан. Он глубоко и чисто звучит под моими ладонями. Я вспоминаю плес Молний, праздник весны. Я вспоминаю Ярого. Я вспоминаю весенний рассвет в горах, крик петуха и песню соловья…

И когда я вспоминаю праздник имяположения — Алекс, лежащий рядом, вдруг содрогается и открывает глаза.

Тяжелее всех просыпается Лешка. Он ведь не слышит. Приходится подносить барабан к самой его щеке — чтобы он кожей сильнее чувствовал вибрацию.

Наконец и Лешка приходит в себя. Целый час после этого мы сидим, ничего не делая и ни о чем не говоря, взявшись за руки. Странно, но мы счастливы.

Потом оцепенение спадает. В кабине погонщика находим паек на двое суток и, что важнее всего, бутыль с водой. Даем напиться прежде всего детям.

Внизу по-прежнему туман. Удобно расположившись на матрасах, мы беседуем — спокойно и с удовольствием, как когда-то в гнезде Перепелки.

— Нас взяли, как идиотов, — сетует Мавр. Видно, что эта мысль ранит его больнее всего. — Как слепых, беспомощных…

— Брось, — мягко говорит Перепелка. — Когда-то это должно было разрешиться. Неужели ты собирался весь остаток жизни прожить под землей?

— Смотря какой он, этот остаток, — бурчит Лифтер. — День, год…

Лешка играет моим барабаном. Улыбается.

— Ну и что теперь? — резонно спрашивает Алекс. И сам себе отвечает: — А ничего. Вломим ему из разрядника. Мало не покажется.

Я качаю головой:

— Покажется. Вагон подходит к тоннелю, там транспортер… и некуда деваться. Слуги Завода умеют воевать с людьми. А их, автоматов, на Заводе сотни.

— А этот твой… Хозяин? Сердце Завода?

— Он никогда не смотрит на топливо, — тихо говорю я. — Для него это не люди. Ему так проще.

Мавр фыркает. Перепелка вздыхает. Вагон катит и катит по тросу, чуть покачивается на ветру. День в самом разгаре. До гор еще далеко. Дети Перепелки смотрят в окно — мутное, забранное решеткой. Кажется, дневной свет сам по себе доставляет им удовольствие.

— Если бы мы могли спрыгнуть, — говорю я, — мы бы ушли к трем родам. Но мне просто повезло тогда, и ведь сейчас не зима… Что ты хочешь сказать, Лифтер?

Лифтер, лукаво усмехнувшись, распахивает куртку. Со внутренней стороны к ней пристегнут толстый моток прочнейшей дикой веревки.

Ночью мы сидим на крыше, свесив ноги, и любуемся горами. Туман разошелся. Небо в звездах. Внизу проплывают едва различимые горные хребты, иногда в свете звезд вспыхивают блюдечками озера. Запах леса явственно долетает сюда, и его не в состоянии перебить даже вонь машинного масла, которым смазаны блоки.

— Я счастлива, — тихо говорит Перепелка.

Мавр обнимает ее за плечи.

Алекс неожиданно обнимает меня.

— Спасибо, Лана, — говорит мне на самое ухо.

— Да за что?! Ведь я…

— Молчи. Молчи. Там будет видно.

Уж не знаю как, но я ухитряюсь прозевать момент высадки. То ли канатка движется на этот раз быстрее, то ли разница между длинной зимней ночью и не очень длинной осенней сбила меня с толку. Когда вагон вдруг вздрагивает на знакомой опоре, я спохватываюсь, смотрю вперед… И понимаю, что огни, которые я принимала за низкие звезды, на самом деле — прожекторы Завода.

— Вниз! — кричу я. — Скорее!

Лифтер привязывает веревку к поручню. Я вытаскиваю из внутреннего кармана ночные очки, подарок кротов. Оба стекла треснули. Ну да мне не привыкать.

Под нами лес. Невысокий, ржавый, но все-таки лес, а не поле. Это сильно затрудняет спуск, но ровное пространство начинается слишком близко от Завода, в невозможной близости.

— Алекс, — говорю я, — давай, ты первый. Возьми разрядник.

Он не возражает. Кажется, он привык к тому, что я командую. Он повисает на тросе и соскальзывает в темноту. Я слежу за ним; Алекс теряется в бурой кроне, и веревка ослабевает.