Читать книгу - "Принц вечности - Михаил Ахманов"

Только он подумал об инструментах, как от святилища донеслись переливы флейт, а затем - человеческие голоса, протяжные и напевные, как негромкий рокот волн или шелест трав под осторожной ладонью ветра. Жрецы приветствовали восходящее светило, и повсюду в Эйпонне, в свой черед и в нужный миг, слышались эти Песнопения, одинаково мелодичные и торжественные, единственная жертва, угодная богам. Утренний гимн плыл над пирамидами и башнями Цолана, и Дженнак не сомневался, что звучит он сейчас в Тайонеле и в долине Отца Вод, что отзвучал уже в сеннамитских степях, в Арсолане и над Цветущим полуостровом, что скоро пропоют его в Коатле и Мейтассе. Этот древний ритуал казался незыблемым, как сама жизнь; его исполняли утром и днем, вечером и с наступлением ночи, на суше и на море, в дни мира и в дни войны. Но сохранится ли он? Уцелеет ли в тех невиданных войнах, что предрекал Унгир-Брен? И от которых намеревался спасти Эйпонну Че Чантар?

Песнопение завершилось, и Дженнак, сотворив священный жест, повернулся к гавани. Там, среди широкобортных кораблей островитян, атлийских парусников, торговых плотов из Лимучати и лодок, сплетенных из тростника, хищным кайманом возлежал "Хасс", раскинув лапы балансиров; сияли бронзовые стволы его метателей и носовой таран, трепетало на мачте полотнище с багряным соколом на алом фоне, подвязанные паруса казались сложенными птичьими крылами, палубы и корпус из дуба - розоватым защитным панцирем, откованным из светлой меди. Дженнак залюбовался кораблем; затем поднял руку, то ли приветствуя солнечный восход, то ли здороваясь с пробуждавшимся драммаром, и медленно направился вниз, в свой хоган.

Там он облачился в красный шилак, подпоясав его черным поясом из кожи арахакского демона, подвесил к ремню кинжал и сумку с яшмовой сферой. Хоть шар и не желал вращаться под его ладонями, но был всегда при нем - по крайней мере, в светлое время суток. Эта внезапная привязанность не вызывала у Дженнака удивления; чем бы ни являлся шар, даром премудрых богов или наивных дикарей, он, безусловного, мог считаться предметом магическим, позволяющим вникнуть в намеренья противника и приносящим удачу. А удача была ему нужна.

* * *

Дженнак прибыл в Цолан в День Медведя, а Оро'сихе и Тегунче опередили его, так как тасситский посланник находился больше месяца в Коатле; из любого же атлийского порта можно было добраться в Юкату вдвое быстрей, чем из Лимучати. Но в День Медведя к переговорам, разумеется, не приступили, как и в Дни Волка, Змеи и Быка, ибо все эти животные отличались если не хищным, так коварным и непостоянным нравом. А важное дело нужно начинать в такой день, который свободен от дурных предзнаменований, и ближайшим из них являлся День Собаки, следующий за Днем Быка. Собака дружелюбное создание; верный друг, надежный спутник, помощник и страж, не лишенный в то же время лукавства и осторожности, хитрости и острого чутья. Словом, подходящий зверь, и день тоже подходящий!

Правда, за Днем Собаки следовали Дни капризной Кошки, грозного Орла и гордого Чультуна - и, с той же неизбежностью, с какой все свершалось все в мире, за месяцем Плодов торопился месяц Войны. Однако имелись и другие дни, подходящие для союзов и соглашений - Голубя и Керравао, Пчелы и Камня, Глины и Воды. В любой из них можно было заключить договор, скрепив его знаками Уделов и торжественной клятвой; в любой из них майясские каменотесы могли взяться за резцы, чтобы украсить одну из колонн в совещательном зале причудливой письменной вязью.

Но этот миг был далек и туманен, как Пятая Скрижаль кинара. Сидя напротив Тегунче и Оро'сихе, всматриваясь в их замкнутые лица, Дженнак думал о том, что должен быть тверд, как посох из железного дерева, грозен, как секира Коатля, и гибок, как ласка из тайонельских лесов. Оба посланца, и тассит, и атлиец, являлись людьми искушенными и многоопытными: Тегунче, старший и самый хитрый из братьев Ах-Ширата, разменял свой второй век, а Оро'сихе исполнилось сто тридцать, так что видел он уже дороги, ведущие в Чак Мооль. Род его, семейство Оро, считался побочной ветвью на древе тасситских властителей и был весьма уважаем за доблесть, безжалостность, воинское искусство и, разумеется, за чистую кровь. Дженнак не впервые встречался с этой семьей.

Подняв голову в уборе из белых перьев, он окинул взглядом Зал Сорока Колонн, ярко освещенный пылающими свечами. Квадратные каменные подпорки тянулись вверх, к высокому потолку, и было их по десять у каждой стены; между ними лежали циновки, покрытые тремя коврами, не соприкасавшимися друг с другом. Таков был обычай; лишь договорившись, они сядут на ковер согласия, чтоб отточить слова договора. А пока что каждый расположился на своем: Дженнак - на алом с желтыми квадратами, цветов Одисса и Арсолана, Тегунче и Оро'сихе - на полосатом черно-белом, а Чичен-те, как посредник, избрал нейтральные оттенки синего и зеленого. За его спиной стояли слуги, которым полагалось разносить вино и сладкий напиток из бобов какао, а также двенадцать воинов с длинными и короткими, сильно изогнутыми клинками. Что до гостей, то они были безоружны, так как этот зал предназначался лишь для словесных битв.

Но телохранителей и помощников брать с собой не возбранялось, как для почета, так и для пользы дела. И потому с Дженнаком было трое, его певец и два его телохранителя, а с противной стороной - шестеро: Оро'минга, сидевший слева от отца, Кутум-Тиа, атлийский полководец лет шестидесяти, два тасситских воина и два норелга. Эти обросшие буйным волосом дикари, признав в Ирассе уроженца Бритайи, щерились на него, как пара волков, а он зыркал в ответ глазами точно филин на полевых мышей и, делая вид, что чешется, складывал из пальцев неприличные знаки.

Чичен-те, полноватый сорокалетний властелин Цолана с вытянутым черепом и беспокойными узкими глазками, поднял пестрый символ перемирия, укрепил его древко в стоявшем рядом треножнике и махнул рукой. Нефритовые браслеты на его запястьях зазвенели, звучный голос раскатился под высокими сводами:

– Во имя Шестерых!

– Да свершится их воля! - Дженнак и трое светлорожденных сложили ладони перед грудью.

– Приступим, ир'т-шочи-та-балам, - произнес правитель, именуя гостей почетным древним титулом - "ягуар, увенчанный пышными перьями". - Приступим! Готовы ли вы принести клятву мира? Готовы ли обещать, что ни один из вас не поднимет оружия в дни совета, не оскорбит других посланцев, не пожелает им никакого зла и будет вести переговоры честно, не прибегая ни к магии, ни к обману?

Качнулись перья пышных головных уборов, руки светлорожденных вытянулись вперед, затем каждый медленно и торжественно сотворил Священный Знак: коснулся груди у сердца и дунул на раскрытую ладонь. Клятва была принесена, и Чичен-те, с довольным видом позвенев своими браслетами, возгласил:

– Кто скажет первое слово?

– Я! - резкий голос Оро'сихе напоминал орлиный клекот. То было его право, право старейшего говорить первым, и Дженнак согласно кивнул головой.

Сильная мускулистая рука тассита протянулась к нему.

– Ты убил моего сына. Тридцать лет назад. Помнишь об этом?

– Да. Твой сын Оро'тана привел воинов в мой удел, и мы сражались с ним в Фирате, в пограничной крепости в горах Чультун. Я помню.