Читать книгу - "Несущественная деталь - Иэн Бэнкс"

На такой глубине во льду требуется серьезное охлаждение. Иначе ты закипишь. Ну, или закипишь, если ты обычный гуманоид или вообще обычное существо с биохимией, которая не совместима с температурами за пределами узкой полосы между замораживанием и кипением. Охлаждайся внутри льда, или вскипишь заживо. Альтернатива этому — расслабься, и громадное давление раздавит тебя даже быстрее, чем закипятит до смерти температура.

Все это было, конечно, относительно. Ниже точки замерзания или выше точки кипения чего и где? Он полагал, что для него как представителя пангуманоидного метавида привычной средой сравнения была вода, причем жидкая вода при стандартных температуре и давлении, но, с другой стороны: чьи стандартные температура и давление?

Здесь, внутри водяной планеты на глубине в сто километров под поверхностью теплого океана, одно только давление столба воды превращало воду сначала в шугу, а потом в лед. Это был лед высокого давления, а не низкой температуры, но, тем не менее, это был лед, и чем ближе ты находился к центру планеты, тем тверже и горячее становился лед, разогреваемый тем самым давлением, которое трансформировало воду из жидкого состояния в твердое.

Но при всем при том во льду имелись дефекты и вкрапления: трещины, сопряжения — иногда шириной всего в одну молекулу — между объемами твердого тела, куда могли просачиваться другие жидкости, находящиеся среди громадных обжимающих масс окружающего льда.

А если ты эволюционировал здесь или тебя тщательно создали для жизни в этих условиях, то живые существа могли существовать во льду. Тонкие до прозрачности щупальца, скорее похожие на сильно растянутые мембраны, чем на живое существо, они были способны передвигаться вниз и вверх по этим трещинам, пустотам, швам во льду в поисках пищи — поедали те самые минеральные вкрапления, или, в случае хищников, обитающих в глубоком льду, атаковали сами эти пасущиеся существа.

Он — такой, каким он был сейчас, — эволюционировал не здесь. Теперь он был имитацией существа, организмом, созданным для обитания в компрессионном льду водного мира. Но только имитацией. На самом деле он был не тем, чем казался.

Он начинал сомневаться, а был ли он вообще когда-либо прежде.

Льда внутри водной планеты на самом деле не было, как не было и самой планеты или звезды, на орбите которой вращалась планета, как не было галактики и вообще всего, что казалось реальным, независимо от того, из какой дали, по вашему мнению, вы смотрели. Или из какой близи. Всмотрись во что угодно — и найдешь все ту же зернистость, которая проявлялась в Реале; мельчайшие единицы измерений в обоих мирах были одинаковы, будь то единицы времени, расстояния или массы.

Для некоторых людей это, конечно, означало, что сам Реал в реальности не был реален, во всяком случае не являлся последним подлинным оплотом неимитационного мира. В соответствии с этим взглядом, все находились в вечно существующей имитации, просто не осознавали этого, и достоверные, точные виртуальные миры, созданием которых они так гордились, представляли собой имитацию внутри имитации.

Но такой образ мышления предположительно вел к безумию. Или к некоему безразличию, обусловленному приятием этого положения, безразличию, которое можно было эксплуатировать. Один из самых эффективных способов выбить из человека всякий дух сопротивления — это убедить его, что жизнь — шутка, этакая выдумка, кем-то полностью контролируемая, и, что бы они ни думали, что бы ни делали, все это не имеет никакого значения.

Все дело состояло в том, полагал он, чтобы постоянно помнить о вероятности такой теории, но ни на мгновение не воспринимать эту идею всерьез.

Размышляя об этом, он вместе с другими соскользнул в ледяную трещину, имеющую многие километры в длину и один в высоту. По человеческим представлениям они были чем-то вроде спелеологов, исследователей земных глубин. Хотя и это не могло оправдать подобное существование.

Они, казалось ему, подобны отдельным нитям вязкой нефти, просачивающейся между ледяными плитами в том, что он все еще воспринимал как обычный мир, каменистую планету с горными пиками и ледяными шапками на полюсах.

Он возглавлял небольшую, но действенную единицу, отряд трещиноходов из тридцати высокопрофессиональных бойцов, вооруженных ядами, химической микровзрывчаткой и упаковками растворителя. Большинство (а может, и все) морпехов и машин, в чьи образы он вселялся за те десятилетия субъективного времени, что длилась великая война, сочли бы такое оружие до смешного неэффективным, но здесь — где все эти морпехи или военные машины не продержались бы и доли секунды — оно было совершенно убийственным. Они имели относительно высокие звания, — он был здесь майором, хотя на любом другом театре был бы генералом, — но это отражало важность их миссии.

Он ощущал присутствие каждого из них, химические градиенты и электрохимические сигналы, проходящие внутри них и между всеми ними, в буквальном смысле связывали его со всеми тридцатью морпехами под его началом. Справа от него находился капрал Бьозуэл, который просачивался, соскальзывал в особенно широкий канал, на краткое время опережая всех остальных по глубине проникновения; вдали слева и чуть впереди капитан Мивадже вел, словно по трехмерному лабиринту, по замысловатой системе трещин отделение из четырех специалистов, вооруженных растворителем. Сначала Бьозуэл, потом морпехи один за другим между ними сообщили о сильном ледотрясении. Ватюэйль мгновение спустя и сам почувствовал его.