Читать книгу - "Скалолазка и мировое древо - Олег Синицын"

Тот русский был моим отцом. Я нашла ту могилу и нашла под верхним камнем его талисман. Пулю на цепочке с инициалами Игоря Баля. Чедвик позже рассказал, что на «Бельмонде» находился еще Кларк. И я всегда считала, что это он повинен в гибели отца, хотя не совсем понимала, как он попал туда. И только сейчас, все еще не справившись с потрясением и ошеломленно разглядывая на груди повелителя Арьяварты татуировку, распространенную в воздушно-десантных войсках Советского Союза, я поняла все. Человека по имени Том Кларк никогда не существовало.

А существовал только Игорь Баль. Всегда был только он.

Талантливый разведчик. Бывший десантник.

И мой отец.

— Папа! — прошептала я.

Его взгляд, обращенный ко входу, казавшийся прежде холодным и беспристрастным, теперь выглядел по-другому. Я видела в нем усталость, боль и страдания десятилетий. Иначе быть не могло. Двадцать лет назад в моего отца вселился древний кровавый бог, именуемый Молохом.

Заклейменная меткой, я полностью была подчинена черной воле Молоха и не могла бежать. Я стала рабыней. Но на мне только одна метка. А на отце — тысячи, десятки тысяч! Он не просто такой же раб Молоха, как я! Он порабощен до последней капельки души, до последней мысли, до последней кровинки. Он всецело принадлежит Молоху в жизни и останется в его власти после смерти.

«Когда у тебя есть сила, — вдруг прозвучал в ушах его голос, — ты даже не догадываешься, что эта сила может управлять тобой».

— Боже!

Три тысячи лет черный дым чарвати находился в изгнании, но двадцать лет назад он вернулся из небытия и вселился в моего отца. Не знаю как, но произошло это на борту сухогруза «Бельмонд». Молох поработил отца и творил от его имени страшные вещи. То же самое он проделал с сыном бедной женщины из долины Арьяварта.

Обрывки первых строк с посеребренной плиты сложились в единый смысл. Я не придала значения этим фразам, а в них указывались все признаки «болезни» сына. И чернеющие глаза, и черный дым, выходящий из тела и двигающий предметы, и чужой голос.

Мой отец тяжело болен.

— Я устал, Ольга, — вдруг простонал он.

Я подумала, что произошло невозможное и он проснулся, но взгляд отца оставался отстраненным, и я поняла, что он говорит во сне. Редкий момент, когда он может выразить свои мысли без жесткой цензуры, которой подвергает его Молох. Хотя, вероятнее всего, это результат действия оксибутирата.

— Нужно найти древо и изгнать чарвати, — слабо произнес он, продолжая смотреть в пустоту. И добавил совсем уж тихо: — Как же я устал от него!

Я потрясенно смотрела, как его губы сомкнулись. Услышанные слова были пронизаны вселенским страданием. Как я могла его ненавидеть, как я могла видеть в нем врага, когда он только жертва! Он настолько несчастен, что даже свои чувства может выразить только во сне!

Я вдруг осознала, что с какой страстью ненавидела его, с такой же страстью люблю сейчас. Я прижалась щекой к его ладони.

Мне вдруг сильно захотелось, чтобы он проснулся. И узнал меня. Только вряд ли это возможно. Я заглянула в его темные глаза и потрясла за плечо, надеясь, что он услышит. Но он оставался неподвижен, словно статуя. По-другому и быть не могло, ведь я сама вколола ему убойную дозу оксибутирата натрия.

И это лишь еще одна из моих ошибок!

Палатка наполнилась ледяным воздухом, задуваемым через прорезь. Сделалось холодно. Я потерла озябшие плечи, хотя внутри, в душе, было тепло. Я почувствовала, как давняя боль отпустила и на ее месте появились спокойствие и уверенность.

Я встала рядом с креслом лицом ко входу и стала терпеливо ждать. Когда Молох появился в палатке, я встретила его, не испытывая ни малейшего страха.

Густой черный дым стал пятнами возникать в воздухе перед отцом. Словно кто-то растянул пространство, отчего в нем открылись дыры, за которыми находилась бездна. Эти дыры соединялись, и вскоре передо мной висело тяжелое гаревое облако, и веяло от него потусторонним ужасом.

Только я его не боялась.

— sthA molaH... zRNu me paramaM vacaH!![9]

Облако вздрогнуло при произнесении его имени. По клубящейся поверхности пошли волны, словно под ней зашевелился пучок змей. Из черной глубины раздался голос:

— Кто ты, женщина?

Голос, произносящий слова на санскрите, был низким и хриплым.

— Я та, кто изгонит тебя!

Облако рассерженно задрожало. Вместе с ним завибрировал воздух, затряслась земля и стенки палатки.

— Я узнал тебя, рабыня! Ты разговариваешь на праязыке? Нужно воздать тебе должное. Давно я не слышал изначального языка, очень давно... Но ты не увидела главного. И тебе не дано увидеть! В нынешнем мире нет существа, которое на это способно.

— Ты уйдешь из этого тела!

— Оно мое!! — зарычал голос из облака. — Я поднял его из мертвых! Но я сейчас не буду спорить, у меня нет на это желания.

— Ты уберешься из него навсегда!

Из облака выдвинулись дымные щупальца и вошли в глаза и рот Игоря Баля. Клубящийся дым заструился в человека. Прежде чем облако исчезло, я услышала из пустоты последние слова, прозвучавшие насмешливо:

— Поговорим на рассвете. И не пытайся опять бежать, как ты сбежала с жертвенника. Я настигну тебя везде, и ты познаешь настоящие боль и страдание!

Облако втянулось в моего отца. Он хлопнул глазами. Тело вздрогнуло. Он должен был проснуться сразу после того, как Молох вошел в него.

Но оксибутират не позволил.

Веки закрылись.

Отец провалился в настоящий человеческий сон.

Перед входом раздался хруст снега. Затрещала раскрываемая молния. И в палатку вполз Ирбис.

При виде меня он лишился дара речи. Лицо посерело, рот раскрылся, глаза выкатились. Он не смог подняться с коленей и застыл передо мной, словно в мольбе.

— Ты вернулась с того света! — ошеломленно пролепетал майор.

Я стояла возле кресла, держа в ладонях тяжелую руку отца. Лицо, побелевшее от холода. На груди сверкает золотой медальон. Вероятно, я и в самом деле чем-то похожа на восставшую из мертвых. Но...

— Это не так, Ирбис, — ответила я. — Я не умирала.

Судя по его лицу, он не поверил.

— Я слышал разговор на непостижимом языке, — увлеченно заговорил майор. — Я слышал рокот Молоха... и ангельский голос, отвечавший ему. А на моей памяти никто и никогда не осмеливался заговорить с ним.

— Мой голос совсем не ангельский.

— Значит, это ты отвечала ему?

Я кивнула.

— Тебе известен язык Молоха? — с трудом произнес он.

— Это не только его язык. Это язык сотворения мира.