Читать книгу - "Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри "попаданца" - Герман Романов"

Тут Петр хмыкнул, вспомнив, как в стародавние времена его царственный тезка пытался самыми тяжкими карами сломить приказных подьячих и заставить их честно трудиться.

Еще в институте в одной из хрестоматий он отыскал грозный приказ по Тульскому оружейному заводу, на котором выпустили партию бракованных фузей. Суровая такая бумага — управляющего секли кнутом и наложили тройной штраф для возмещения ущерба. Олдермену рвали ноздри и, поставив клеймо, угнали в Сибирь на поселение.

Нерадивым мастеровым тоже от царя изрядно доставалось, но в основном по задницам и спинам, ибо наказание определялось количеством ударов и видом палаческого инструмента — в ходу были розги, шпицрутены, кнут или плеть.

Но самая страшная кара, по всеобщему признанию наказуемых, обрушилась на идущего в конце списка подьячего — его было приказано отлучить от воскресной чарки на один год с приставлением солдата, что должен был ежечасно караулить возле горемыки, дабы тот со злым умыслом монаршим указом не пренебрег…

— Государь-батюшка, завтрак подавать?

Молоденький слуга заглянул в комнату и низко поклонился, но отнюдь без раболепия. Петра в Гостилицах любили и почитали как родного отца, которым он и являлся для них в действительности. Ибо сейчас здесь была его личная вотчина, памятный подарок о беспокойных июньских днях 1762 года от покойного графа Андрея Разумовского, морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны, с которым здесь вели искреннюю беседу о будущем России.

— Подавай, — махнул рукою Петр и тут, вспомнив несчастного подьячего, добавил: — Чарку вина хлебного принеси, которая на анисе настояна. Водка добрая, стоит отведать. И огурец малосольный на закусь!

— Сейчас, царь-батюшка. — Юноша склонился в поклоне и исчез за дверью, а Петр потянулся всем телом, чувствуя, как хрустят его старые косточки. Да, уже старые — настоящему телу через год три четверти века станет, хотя ему лично всего 62 года.

Раньше, в студенческие времена, такой возраст показался бы ему преклонным, но сейчас он даже его солидным не посчитал: если есть желание трудиться и творить, пока человек мечтает о добре, как в молодые годы, то какой с него старик?!

Желания и энергии на десятерых юнцов, пусть хворость телесная иной раз одолевает…

— Царь-батюшка, там к тебе сам Александр Васильевич пожаловали. — В комнату влетел давешний слуга и ловко, одним движением руки, схватив тяжелый стул, поставил тот напротив двери в трех шагах и тут же скрылся, дематериализовался как бесплотный дух.

Старого фельдмаршала Петр любил — привык к нему за долгие годы и всегда мог на того положиться в любой ситуации — гениальный полководец, единственный из русских военачальников, за всю историю России никогда не испытавший горечи поражения.

Петр живо опустился в мягкое кресло и, протянув руку, уволок с кровати теплый шотландский плед. Тщательно прикрыв им себе колени, он живо изобразил позу больного старика, сидящего у камина, пусть и не протопленного по летнему времени.

— Никак ты захворал, батюшка?!

Сухонький маленький фельдмаршал ворвался в комнату как вихрь, и своей птичьей, чуть подпрыгивающей походкой (много лет назад Суворов наступил на иголку, и легкая хромота осталась у него на всю жизнь, отчего турки прозвали его Топал-пашой — «Хромым генералом») направился прямо к креслу, на котором сидел мнимый больной. Огибать нарочно поставленный стул полководец не стал, а через него перепрыгнул, перепорхнул, аки птица, будто не заметив препятствия.

Петр улыбнулся краешками губ — тест фельдмаршал легко сдал. Вот уже тридцать с лишним лет при всех визитах Суворова в царские дворцы прислуга специально ставила на пути различные препятствия: стулья, пуфики и кресла. И никогда старый генерал их не обходил, а всегда перепрыгивал, словно опытнейший спортсмен, увешанный олимпийскими медалями за бег с барьерами.

— Да вот, захворал, знобит немного, — фальшиво протянул Петр, вставая с кресла. — Стар стал, ослаб в коленках…

— Так пройдись немного, разомни ноженьки. Полегчает, батюшка! Сидя-то любая хворь прилипнет!

Петр усмехнулся краешками губ, с кряхтением сделав движение головою, будто собирался отвесить поклон, вот только старческая немощь его совсем уж одолела. И заговорил хрипло, нарочито демонстрируя одышку, которая в его 73-летнем возрасте более чем вероятна.

— Не ценят нас, стариков! Даже мебеля сдвинули, чтоб тяготы лишние добавить, нехристи нерадивые!

Шаркая ступнями по полу, Петр тяжело подошел к стулу и лихим кенгурячьим прыжком перемахнул через спинку, мысленно восхитившись своей ловкостью — вчера из трех попыток ему удалась только одна.

Затем он склонился, крепко схватил ладонью ножку стула и одним рывком поднял вертикально прямо к потолку. Старый «общаговский» трюк удался, хотя мышцы напряглись тетивой лука.

— Хитер ты, батюшка-государь, милостивец наш! — за спиной раздался ехидный голос Суворова. — Ты с Михайло Ларионычем, как два старых лиса, хитрющие — никто вас не обманет. А сами вы такие петли делаете, куда там зайцу, что сразу-то и не разберешь. Уж сколько лет тебя знаю, а все норовишь меня обмануть…

Кронборг

Палуба 72-пушечного линейного корабля «Бодиацея» ощутимо подрагивала, когда форштевень входил в белый бурун набегавших волн. Половина парусов была убрана — идти на полном ходу по мелководным и коварным датским проливам удел совершенных безумцев.

— Нам велят остановиться, сэр!

Верный флаг-офицер Трубридж, вот уже семь лет состоящий при вице-адмирале Нельсоне, протянул руку. По правому борту возвышались укрепления датской крепости, запиравшей проход в Копенгаген.

Слева, на противоположной стороне пролива, грозно топорщились каменные укрепления уже одноименной шведской твердыни. Эти два старинных замка располагали достаточно мощной артиллерией.

Открой из них стрельбу одновременно (здесь опасения осторожного флаг-офицера оказались отнюдь не беспочвенны), то вытянутая кильватерной ниткой английская эскадра в течение получаса была бы разбита и растерзана перекрестным огнем.

— Сэр, датчане подняли сигнал, требуют убрать паруса.

— Не вижу! — громко произнес Нельсон, прикрыв ладонью здоровый глаз, а к вытекшему приставил подзорную трубу.

— Запомните, Трубидж: не на все угрозы следует обращать наше внимание. Многие не стоят и тарелки вчерашней каши. Поднять сигнал! Три румба влево, мы пройдем под шведским берегом.

— Но ведь там тоже могут открыть огонь, сэр!

— Вряд ли, — равнодушно пожал плечами Нельсон, — вчера шведскому коменданту наш старик Паркер сделал предложение, от которого было невозможно отказаться…

Вице-адмирал состроил такую брезгливую гримасу, что Трубридж сразу понял, что здесь не обошлось без действенного участия полновесных английских соверенов.

— Сэр, датчане грозят открыть огонь.