Читать книгу - "Проект «Джейн Остен» - Кэтлин Э. Флинн"

Клерк наконец объявился — но не с намерением отдать нас под стражу, а с извинениями: для нас еле нашли сдачу. Он записал адреса портных на клочке бурой упаковочной бумаги. Один из них, специализировавшийся на сюртуках, был хорошо известен; его ателье располагалось на Сент-Джеймс-стрит, и покровительствовал ему сам Бо Браммел[4], из темной лошадки превратившийся в арбитра мужской моды и, по сути, определивший образ мужчины эпохи Регентства. В списке клерка фигурировал еще один довольно знаменитый портной, чьей специальностью были брюки, а также несколько портних для меня.

— А как же сорочки? — спросила я. — Кто-нибудь из них умеет шить сорочки? Сама я быстро не управлюсь.

Клерк взглянул на меня, почесал голову и добавил в список еще имя.

К тому времени, когда мы возвратились в «Золотой крест», на улицах уже вовсю трудились фонарщики. Мы побывали у портного, который шил сорочки, у портного, который шил брюки, у портного, что занимался сюртуками, и у модистки. Мы купили чулки, шляпы, туфли, перчатки и два сундука, чтобы все это хранить, гусиные перья, чернила, бумагу, палочки из корня алтея для чистки зубов и первое издание «Мэнсфилд-парка», потратив несколько пятифунтовых ассигнаций Банка Ирландии.

Уже в спальне я обнаружила, что пропала вся мелочь из моего ридикюля — эдакой разновидности сумочки, — хотя я крепко затянула завязки и приглядывала за ним — ну или так мне казалось. Там было не больше фунта, но сам факт пропажи меня потряс. Я попыталась утешиться мыслями о том, что ограбившему меня воришке деньги были куда нужнее, но затем мне в голову пришло кое-что похуже: что, если обретение им денег изменит историю?

Инструкции от института предписывали нам ограничить контакты с миром и по возможности общаться только с целевыми объектами из-за риска значительно исказить поле вероятностей, повлияв при этом на макроисторические события непредсказуемым и вредоносным образом. Однако теория Макколи — Мадхавана гласила, что поле вполне способно выдержать некоторые искажения — в противном случае наша миссия была бы неосуществима. Из предыдущих тридцати шести миссий в прошлое двадцать семь вернулись более-менее невредимыми, шести потребовалась некоторая коррекция памяти, а три так и не возвратились обратно. До сего момента ни одна из них значительным образом историю не изменила. Но наша миссия была беспрецедентной в плане того, насколько тесно нам предстояло войти в общение с людьми, которые являлись целью нашего прибытия сюда.

Мне вспомнилось, как доктор Пинг, руководитель команды проекта, говорил: «Не поддавайтесь соблазну увлечься. Эта эпоха способна вскружить голову, несмотря на множество неприглядных аспектов». Но, даже устояв перед таким соблазном, мы все-таки могли… что? Лишиться денег из-за воришки? Оказать милость портному, шившему сорочки, у которого вид был такой, словно он на грани голодной смерти? Возможно, мы сегодня спасли ему жизнь, заказав для Лиама двадцать одну штуку.

В тусклом свете я осмотрела свое платье и решила его снять. Когда мы были в двух шагах от гостиницы, телега прокатилась по луже и на нас выплеснулась грязь, что попала мне на подол платья и нижнюю юбку, а Лиаму — на сапоги. Все, что я могла сделать, — это прополоскать тот участок в воде для умывания и надеяться на лучшее.

Нам как постояльцам выделили гостиную, смежную с нашими спальнями. Я выглянула в коридор — там было пусто — и выскочила в сорочке и корсете; взявшись за ручку двери, я вспомнила о шали, которую могла бы накинуть, но решила за ней не возвращаться. Еще утром меня смущала перспектива предстать перед коллегой в одном белье — сейчас же я была слишком измотана, чтобы переживать об этом; не я ли упражнялась в спортзале института, имея на себе куда меньшее количество одежды? И до меня дошло, на чем основывалась моя предыдущая тревога: я примерила на себя нравы 1815 года, позволила себе увлечься нашей легендой — или образом, который мне достался. Надо быть осторожнее с такими вещами.

— Ну и денек, а?

Я окинула взглядом накрытый стол возле очага, где на угольках плясал огонь: солидный кусок мясного пирога, шмат вареного мяса, вареная капуста с вареной картошкой и нечто вареное под названием «пудинг», обернутое беконом. И, к счастью, вино.

Лиам стоял у окна и смотрел на улицу; вид из нашей гостиной открывался на слабо подсвеченную улочку. Сапог на нем не было — видимо, он отдал их чистильщику, как и пальто. Он избавился от шейного платка и парика и, похоже, только что окунул голову в таз с водой для умывания.

— Держи, — сказала я и протянула ему его поясную сумку с деньгами.

Принимая ее, он окинул взглядом мой наряд — дважды, — а затем, покраснев, молча отвел глаза, сел за стол и уронил голову на ладони.

— Как ты? — преисполнившись сочувствия, спросила я.

Нам предстояло работать в тесной связке еще долго; мне следовало блюсти границы, вести себя тактично по отношению к чужим табу. Исконные британцы были ханжами — еще одна их черта, пришедшая из старых добрых викторианских времен.

Он поднял голову и налил нам вина.

— Денек был тот еще, но… может быть, мы к такому еще привыкнем. Хочешь чего-нибудь из этого? Не знаю, что это за животное, но проварили его на совесть.

В нашем мире все вынужденно были веганами, еду производили технологии, а не природа. Синтезировать некое подобие мяса было вполне реально, но популярностью такая еда не пользовалась — она принадлежала миру до Вымирания, эре хаоса и эгоистичных проступков, о которых никому не хотелось вспоминать. Однако во время подготовки к миссии мы ели такое мясо, чтобы привыкнуть к подобной пище.

Я попробовала кусочек того вареного блюда под названием «пудинг» — оно было мягким, но вязким, и я все жевала и жевала его, пока наконец не заставила себя проглотить; на вкус оно не имело ничего общего с имитированным мясом, которое нам давали на подготовке. Нож был тяжелым и холодным, оловянная вилка — тупой и всего с двумя зубцами, но я решительно набросилась на еду — и на вино.

Мы ели молча, и я перебирала в голове события дня, которые на фоне теплого очага тишины и воздействия алкоголя перестали казаться чем-то невероятным.

— Это было умно — расплатиться банкнотой. Эдакая проверка. Если бы кто-то усомнился в ее подлинности, мы бы притворились, что сами стали жертвами мошенничества. Что в банке, с парой тысяч на руках, провернуть было бы куда сложнее. — Я потыкала вилкой вареное нечто: откуда такая упругость? — И ты держался с таким спокойствием.

Лиам покачал головой.

— Ты вообще нервничал?

— А ты что — нет?

— Ты этого никак не выказал.

— Если бы все выказывали