Читать книгу - "В интересах государства. Орден Надежды - Алекс Хай"

Я подавил смешок и поравнялся с Давыдовым. Воспитатель шел на удивление шустро для его комплекции. Меня тоже подгонял холод — в Аудиториуме часто не надевали верхнюю одежду для перемещения между корпусами, так что мы и закалились, и научились двигаться очень быстро.

— А часто студенты попадают в карцер? — спросил я, когда перед нами выросли стены административного корпуса.

— Случается, — уклончиво ответил Давыдов. — Лучше карцер, чем исключение, согласитесь.

— И я верно понимаю, что не смогу учиться, находясь там?

— Именно так, ваше сиятельство.

— То есть меня наказывают одиночеством, возможными проблемами из-за пропуска учебы и…

— Скука! — перебил меня Давыдов. — Скука — самое мучительное наказание из всех, что можно вообразить для пытливого ума, ваше сиятельство. Одиночество, невозможность покинуть замкнутое пространство и безделье способны свести с ума даже стойких духом. По этой причине мы не держим провинившихся в карцере дольше недели.

— Мило, — только и ответил я.

Мы как раз подошли к главным дверям, и Давыдов, кивнув дежурившему при входе сотруднику, пропустил меня вперед.

Холл административного корпуса поражал воображение потрясающе красивым куполом из витражного стекла. Это место было похоже на собор, только здесь строили храм науки — сцены изображали различные варианты применения Благодати, отдавая дань уважения каждой специализации. Тусклый зимний свет пробивался через стекла и бросал на мраморный пол причудливые разноцветные блики.

— Сейчас сразу направо и вниз по лестнице, — велел Давыдов, оторвав меня от созерцания красоты. — Еще насмотритесь на витражи, если Богу будет угодно.

Мы свернули в ближайший коридор и прошли мимо ряда одинаковых дверей. Я понял, что меня вели в самый дальний флигель. Наконец, после петляний и блужданий по зданию, что внутри было куда просторнее, чем казалось снаружи, мы оказались перед невзрачной двустворчатой дверью.

“УПРАВЛЕНИЕ ПО ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ РАБОТЕ”, — прочитал я скромную табличку.

— Прошу, Михаил Николаевич, — Давыдов потянул на себя ручку и пропустил меня вперед.

Коридор, в котором я очутился, больше напоминал больничный. Стены выкрашены бледно-зеленой краской, на полу — кафель, на подоконниках редких окон — чахнущие цветы в горшках. Вид резко контрастировал с элегантной пафосностью остальной части корпуса.

Видимо, в управлении специально решили поиграть на контрастах и лишний раз напомнить провинившимся студентам, скольких благ они лишались, ступив на дорогу хулиганства.

Давыдов зашел в одну из дверей и через несколько секунд вышел в сопровождении высокой женщины с лицом доярки и комплекцией мастера спорта по академической гребле. И если на пузике Давыдова китель едва сходился по причине неуемного аппетита, но на этой даме форма была готова лопнуть потому, что не могла сдержать напора женской красоты. И мышц. Мышц там было очень много.

— Светлана Александровна, принимайте нового постояльца, — улыбнулся замсоветника и протянул ей бумагу с приказом. — Отдаю этого юношу в ваши нежные руки.

Я нервно сглотнул. Дама, поправив тщательно уложенные кудри, уставилась на меня.

— Фамилия! — рявкнула она так, что с одного из цветков свалился отсохший лист.

— Соколов… Михаил Николаевич. Первый курс.

— Провинность!

— Да это… В бумаге все написано.

Я даже немного растерялся.

— Читать я умею, — хриплым альтом ответила женщина. — Я требую, чтобы ты сам озвучил, за что отбываешь наказание.

Откуда она здесь вообще взялась-то? Что на вид, что по поведению — ну натуральная смотрительница женской тюрьмы. Но ладно, здесь меня не прибьют, так что можно немного и поразвлекаться.

— За приверженность традициям Аудиториума Магико! — осклабился я.

Видимо, мой ответ нарушил какой-то скрипт у нее в голове, потому как гром-баба зависла, молча моргая.

— Голову он стащил из Лабораториума, — пояснил Давыдов. — Зачинщик.

— Аааа… — протянула тюремщица. — Тогда понятно. Соколов, за мной!

Она направилась вперед по коридору, к массивной железной двери с огромным замком-воротом. Давыдов улыбнулся мне на прощание.

— Скука, Михаил Николаевич. Помните о скуке…

Тряхнув головой, я последовал за Светланой Александровной, мощный круп которой едва мог пройти в дверной проем. Впрочем, и головой она почти что задевала свисавшие с потолка лампы. Таких больших во всех отношениях женщин я никогда не встречал. А эта, казалось, могла разогнуть голыми руками подкову…

— Пошел!

Я осторожно протиснулся в полутемный коридор. Гром-баба тут же захлопнула металлическую дверь и сняла с пояса большую связку ключей.

— Сюда.

Я подошел к двери. Железная, с двумя окошками — смотровое, с решеткой, и для приема еды. Миленько. Прямо настоящая одиночная камера.

Женщина распахнула дверь и толкнула меня внутрь.

— Значит, так. Подъем в шесть, отбой в девять. Душ раз в три дня. Форму сними и повесь, роба на кровати. Постельное белье заправляешь и меняешь сам. Еда три раза в день: в семь, тринадцать и восемнадцать. Куришь?

— Нет.

— И славно. Потому что на перекуры не выпускаем. Вопросы?

— Читать можно?

— Только то, что найдешь в комнате.

Миленько. Очаровательнейшее место, однако. Спасибо, Мустафин, прямо-таки царский подгон. Но был во всем этом один жирный плюс — я наконец-то мог выспаться.

— Вопросов не имею, — сказал я.

— Вот и ладненько, — прогудела большая дама и захлопнула перед моим носом железную дверь. — Обед через полчаса.

Я услышал, как заворочался ключ в замке, а через пару секунд она постучала каблуками по коридору. А я оглядел свое временное пристанище.

Мда. Триумф аскезы. Смесь монастырской кельи и одиночной камеры в норвежской тюрьме. Из мебели только кровать, стол и стул, да пустая книжная полка. При входе — вешалка с плечиками — видимо, для кителя. В отсеке ванной комнаты обнаружились унитаз и раковина, а над ней — мутноватое зеркало. Вот и все. Нищенствующий Франциск Ассизский точно бы оценил.

Сняв китель, я подошел к кровати и осмотрел робу. Штаны и куртка грязно-серого цвета, даже заботливо положили нижнее белье и тапки. Тоже серые. Да и вообще все в этой комнате было серым и каким-то безжизненным. Утешало только небольшое окно в верхней трети стены. Естественно, застекленное и зарешеченное.

— Ну, прекрасно, — проворчал я и принялся переодеваться. Затем натянул постельное белье и заправил кровать, переоделся, умылся…

И сел, не понимая, что делать.

Вокруг царила полная тишина — непроницаемый купол, что накрывал отсек с камерами, не пропускал ни звука. Коридор пустовал, из соседних камер не доносилось ни звука.