Читать книгу - "Дочка папы Карло - Кира Страйк"

Мадемуазель! Вам плохо?! — немного запыхавшись от быстрой ходьбы, встревоженно воскликнул мужчина, подхватывая меня под здоровую руку.

— Кисть… — немелодично прошипела я.

— Разрешите осмотреть. Я — доктор. — он осторожно поверну меня к себе и попытался в сумерках определить состояние на глазах распухающей конечности. Сделать это, как вы понимаете было затруднительно.

— Вам нужно в клинику. — резюмировал он.

— Да ничего страшного. Просто домой. — отозвалась я, — Видимо немного связки потянула. Мне так кажется.

— Ну что за легкомысленное отношение к здоровью. — негодующе пробурчал доктор. — Кисть срочно требуется вправить. Поднимите её вверх. Да, вот так…

Вокруг уже собиралась толпа, передавая друг другу суть и комментируя ситуацию. Подоспел Франк Модестович, на ходу выясняя, что случилось и выискивая глазами свободный экипаж.

— Моя карета к вашим услугам. — остановил его господин, на время оставив мою руку в покое, — разрешите представиться, князь Андрей Васильевич Голицын*.

Как все уже поняли — в этот вечер в театр мы так и не попали.

Руку я повредила неприятно, но не опасно. Всю дорогу до клиники, чтобы не скулить от боли, я с задранной на подушечку (у доктора в экипаже нашлась) рукой безудержно саркастически шутила сама над собой и ситуацией в целом. Обидно было, что так нелепо лишила всех запланированного, тщательно подготовленного и такого желанного удовольствия. Спутники всячески утешали мою взъерошенную совесть.

В итоге дошутилась до того, что доктор, заинтересованно разглядывая мою скромную персону своими умными карими глазами и пряча в аккуратно стриженные усы улыбку, назвал меня "мужественной мадемуазель" и "стойким оловянным солдатиком". Кстати, господин вообще был довольно приятной внешности.

На месте Андрей Васильевич с противным щелчком поставил сустав в исходное положение, наложил фиксирующую повязку, велел по-прежнему держать руку вверх — в идеале выше уровня сердца и прикладывать лёд. По крайней мере первые двадцать четыре часа. Выдал обезболивающее и решительно настоял на том, что завтра заедет и повторно осмотрит травму.

На следующий день он, как и грозился, прибыл в особняк четы Келлер, навестить больную меня. Осмотрел руку, остался удовлетворён результатом, испил с нами предложенный Мартой чай и собрался уходить. В холле ещё раз повернулся ко мне, вспомнив, что кое-что забыл озвучить в рекомендациях по лечению.(Я как раз держала в голове мысль, что нужно обязательно отправить графу письмо с извинениями за то, что не смогли присутствовать на представлении, а то в суматохе забыли сделать это сразу. Да там от боли вообще больше ни о чём не думалось.) В этот момент стук в дверь известил о приходе другого посетителя.

— Мадемуазель Алиса, обязательно не забывайте проверять кисть на чувствительность. Вот так. — Андрей Васильевич аккуратно взял больную руку и начал перебирать на ней пальцы.

Ни раньше, ни позже в холле появился сам Дмитрий. Взволнованный тем, что мы вчера не доехали до театра, он прибыл сам — узнать причину. Увидев меня рядом с другим мужчиной, бережно прикрывшим мою руку своей, он побледнел лицом, сообщил, что "видимо, не вовремя", коротко кивнул, развернулся и вышел обратно.

Я даже рта открыть не успела. Марта повернула ко мне растерянное лицо.

— Что случилось? — озадаченно вопросил доктор, не понимая причин происходящего.

— Всё в порядке. — как можно легче и убедительней ответила я.

В самом деле, с чего было кидаться в дурацкие объяснения — он-то ничего дурного не делал. Но проницательный Андрей Васильевич, конечно и сам спустя секунды догадался, в чём дело. Кашлянув и едва уловимо приподняв бровь, он вежливо раскланялся и отбыл. А я в самом отвратительном настроении отправилась в комнату.

На душе было погано. Перед глазами стояло бледное серьёзное и расстроенное лицо графа. Что-то трепетное, нежное и хрупкое, только зародившееся между нами рассыпалось на глазах под гнётом нелепости ситуации.

— Нет, ну зачем было даже не уходить, а прямо-таки сбегать? — возмущённо думалось мне, — Неужели трудно было просто спросить. Ну или минуту подождать — всё само бы прояснилось и встало на свои места.

— Ага, посмотрела бы на себя в такой ситуации — тут же искала оправдания графу.

— В конце концов, я — вообще пострадавшая слабая девушка. Это несправедливо! — тут же снова начинала булькать я.

Ещё противно ныла рука. И вообще хотелось поплакать. И чтобы кто-нибудь пожалел, подул и всё прошло. Как в детстве.

Слава богу, в этот момент появилась Марта.

— Фам слетует опъясниться. — присев рядом и мягко обняв за плечи, без лишних предисловий сказала она.

— Не хочу никому ничего доказывать. Как будто оправдываться. Да и с какой стати? Глупость какая. — упрямо ответила я. — Кто действительно желает знать истину — спрашивает.

— Ох, тефочка моя, мякче, мякче. Не стоит так категорично осушдать горячее сердце.

Я молча уткнулась ей в плечо.

— Но догонять и доказывать никому ничего не буду. — настырно буркнула оттуда.

Наставница огорчённо вздохнула, осознавая и правоту моих доводов, и глупость, и патовость ситуации. Ничем, кроме вот этого тёплого сердечного участия, помочь она не могла, и от этого расстраивалась ещё сильнее.

— Фсё налатится, Алисочка, фсё опязательно налатится. — тихонько покачивая меня прошептала наставница.

— Хотелось бы верить, но что-то я очень в этом сомневаюсь.

Всю последовавшую неделю Марта бодрила меня уверенным видом и баловала вкусняшкми. К больной теме больше не возвращались. И в самом деле — что тут говорить? Боль в руке угасала, а в душе — напротив всё сильнее ныла противная заноза. К концу указанного времени снова заехал доктор. Сказал, что если дальше так пойдёт — через неделю можно будет снять повязку.

В тот же день посыльный принёс записку от графа.

Кровь от этого известия прилила к лицу и тут же отхлынула, сбив дыхание и заставляя дрожать голос. Марта, тщательно скрывая волнение за меня, вышла из комнаты, чтобы не стоять над душой.

Опуская вежливые обязательные учтивости, Дмитрий сообщал, что хотел бы знать, когда я изволю отбывать домой. Ибо он, как человек чести, намерен сдержать своё обещание, если только о моей безопасности уже не заботится кто-то другой.