Читать книгу - "Я вам не ведьма! - Эйта"

Папенька никогда меня ничему не учил специально.

Это тетенька нанимала мне гувернанток и учителей, тетенька же заставляла меня прописывать иероглифы, учить яленский алфавит и разучивать ноты. Папенька же просто… проводил со мной время.

Но папенька никогда не умел отдыхать. Нас всегда было трое: он, я и работа.

И я училась у папеньки, как учатся в Шене повара: наблюдала, наблюдала и наблюдала за его работой мастера, надеясь, что, хотя бы лет через пять, смогу осуществить что-то на практике.

Конечно же, многого я не видела. Вот уткнется папенька в бумажку, и поди пойми, что именно в той бумажке написано, и почему так мрачнеет его лицо, откуда появляются те глубокие складки у губ, и зачем он велит срочно подать коня, — даже не коляску, — и мчится не пойми куда среди ночи, оставив меня наедине с шахматной доской.

В шахматы он у меня, кстати, всегда выигрывал. Даже когда параллельно что-нибудь подписывал, и, казалось, совсем не глядел на доску. Так что мы оставались втроем: я, шахматная доска и окруженный вражескими полчищами грустный черный король из слоновой кости.

У меня никогда не получалось завоевать права первого хода; даже когда папенька прятал пешки в кулаках, мне всегда доставалась черная.

Была ли тому иной моя неудача или папенькины ловкие руки, того я не знаю.

Может, привычка всегда делать первый ход досталась ему от бабушки: вот я стою перед ней, и явно не я начала эту партию. Да и поддаваться мне никто не будет. Только вот папеньке я неизменно проигрывала свою самоуверенность, а бабушка требует ничто иное, как мою жизнь.

Она не собирается меня… убивать. Она собирается стать мной.

Все просто, мои друзья все правильно поняли: бабушка возжелала жизни в юном теле.

— Тебе б похудеть, — сказала бабушка, которая сама выглядела теперь лет на шестнадцать, и была худа, как будто ее тогда не кормили вовсе, — вот ведь разожралась.

— Не завидуй, — машинально ответила я.

— Я просто оцениваю свое новое тело, — прищурилась Алита.

Сложно все-таки называть такую юную девчонку «бабушкой», и я невольно вспомнила ее имя.

— Если оно такое плохое, может, просто оставишь меня в покое? — я закатила глаза.

Уважать ее у меня тоже больше не получалось.

— Я не такая ленивая, как ты. Начну меньше есть, больше двигаться, и будет вполне сносно, — хмыкнула Алита, — не идеал, конечно, но если правильно подобрать пудру, можно скрыть эти бесчисленные родинки… а это что? Веснушки?

Очень даже симпатичные веснушки. И чего так носик морщить? Недавно у меня кончился тот волшебный крем, который я захватила из дома, и я как-то совсем забыла, что неплохо бы раздобыть новый. Пара полевых практик по ботанике, и солнышко сделало свое дело. Но, что странно, отражение, которое дома привело бы меня в ужас, очень даже понравилось мне в Академии.

А потом я об этом и вовсе думать забыла. У меня была куча интереснейших занятий, что мне, делать нечего, тратить время и деньги на веснушки, которые мне, вообще-то, идут?

Я и загореть не прочь, но на мою кожу загар не ложится.

Мои подружки из той, старой жизни, от этой мысли полегли бы в истерике; я только-только это поняла. Но почему Алита пытается вести себя, как моя заклятая подружка и соперница на балу? Она настолько меня недооценивает?

Она же не может быть такой сама по себе: не та взрослая дама, разработавшая несколько уникальнейших для того времени зелий, безмятежно улыбавшаяся с портрета в учебнике; и не та женщина с каменным взглядом, смотревшая на меня с надгробной статуи… зачем строить из себя девчонку, если ты уже давным-давно ей не являешься?

И зачем держать за девчонку меня?

— Придется повозиться с пудрой, да? — улыбнулась я.

Меня почему-то смешил этот ее оценивающий взгляд; вспомнилось однажды, как папенька выбирал себе шенского иноходца, и очень старался сделать вид, насколько же он не заинтересован, чтобы сбить цену.

Но продавец цену знал.

И я знала, чего я стою.

Алита отчаянно хотела жить; и ей, на самом деле, было абсолютно плевать, что за тело у ее несчастной внучки, или на судьбу этой самой внучки… это читалось в ее глазах, в ее жестах. Она подалась вперед, она была напряжена, как струна, она тряслась. Может, она думала, что я не вижу.

Может, она думала, что здесь, в иллюзорном мире, может показать мне иллюзорную себя.

Но это был мой мир.

И я видела тут все, что хотела увидеть.

Она очень хотела казаться моей ровесницей, но первое обманчивое впечатление наконец рассеялось, и я увидела отчаянно молодящуюся старуху.

И смех куда-то исчез. Думаю, он и до того был немного истерический, а теперь я вдруг осознала, насколько сейчас не место и не время для веселья.

И пришел страх, липкий и гадкий. Она тряслась от возбуждения; я старалась не дрожать от ужаса.