Читать книгу - "Найти себя - Валерий Елманов"

– Ежели дозволишь, царевич, небольшой совет, и ежели ты еще не определился с выбором тех, кого хочешь избавить от наказания, то я бы обратил внимание на Захара Ляпунова.

– Да я ентот выбор яко гадание творю,– откровенно поделился со мной Федор.– Свитки все беру и вверх над столом кидаю. Кои свалились, те пущай маются, а кои на столе лежать осталися, тех и жалую.

«Ой как весело и непредсказуемо происходит на Руси процесс помилования!» – восхитился я эдакой непосредственности. Ну что ж, раз тут помилование осуществляется методом тыка, мне же проще, и я еще раз настоятельно посоветовал сделать так, чтобы список с приговором Ляпунову «остался лежать на его столе, а не упал на пол».

– Погоди-погоди, Ляпунов – это из рязанских, кажись,– проявил свою эрудированность Федор.– А он что, из твоих знакомцев?

– Да нет,– пожал я плечами.– Мне и видеть-то его ни разу не доводилось. Просто Ляпуновы хорошо известны в тех краях, вот и посчитал возможным дать совет его простить.

– От плахи? – уточнил Федор.

– От кнута,– поправил я и, увидев, как разочарованно присвистнул Федор, заметил: – То еще страшнее, царевич. Плаха – это смерть, а кнут – оскорбление, и свое унижение мало кто прощает, обида остается на всю жизнь.

– И пускай серчает,– улыбнулся Федор.– Что мне с его обидок?

– Зато и человека, который избавил его от этого унижения, он тоже никогда не забудет. Разве плохо? – осведомился я и не удержался от небольшого комментария: – А ты не задумывался, царевич, что когда ты милуешь убийцу, если список с ним, к несчастью, остался на твоем столе, то тем самым принимаешь участие в дальнейших убийствах, которые он совершит, выйдя на свободу?

– Об том я и вовсе чтой-то...– растерялся Федор.

– Вот и подумай,– предложил я.– А пока – и считай это нашим с тобой первым уроком практической философии, царевич,– запомни, что благодеяния надо не разбрасывать, а распределять, ибо главное не в том, что ты дал, а в том, кому ты дал.– Но для юноши, который только-только перестает быть подростком, желательно сделать учебу более привлекательной, поэтому я сразу сменил тональность и продолжил в ином ключе: – И совсем хорошо, когда это случится так, как ныне. В самый последний миг, когда Ляпунова приведут на площадь и уже станут снимать с него одежду, готовя к казни[73], вдруг откуда ни возьмись появишься ты на белом коне...

– На коне запретил царь-батюшка,– внес коррективу Чемоданов.– Токмо в возке кататься дозволено.

– Хорошо,– не стал спорить я.– Появляется откуда ни возьмись твой возок, останавливается близ места казни, из него выходишь ты и, держа в одной руке указ о помиловании, другой указываешь на Ляпунова и громко говоришь...

Разумеется, расписанный мною в стихах и красках процесс больше напоминал игру, но юный Федор загорелся сразу. Судя по мечтательному выражению его глаз, он уже представил, как оно все будет происходить, как он выйдет да как скажет...

– Разузнай к завтрему про ентого Ляпунова,– вернувшись из мира фантазий, деловито приказал он Чемоданову.– Когда да где, да упреди ката[74], дабы ежели заминка с моим приездом приключится, чтоб он не удумал за кнут хвататься, пущай ожидает.– И вновь обернулся ко мне.– Благодарствую, княж Феликс, за задумку веселую. Будет чем в пост позабавиться.

Я же говорю – для него это все игра. Ну и пускай. Главное – цели я своей добился, человека от позора выручил. А там кто знает – может, и вспомнит когда этот Ляпунов при случае, кому он обязан своей целой спиной и спасением от позора.

– А как же ты по нощным улицам-то, чрез рогатки? – вдруг вспомнил Федор.– Княж Дуглас-то в Кремле, у лекарей батюшкиных проживает, а тебе...

– Эва, спохватился,– проворчал Чемоданов,– я уж давно стрельцов позвал, кои битый час ожидают, покамест вы тута не того. Поди уж злобиться учали, потому давайте-ка поскорее.– И принялся настойчиво подталкивать нас с Квентином на выход.

Мы не сопротивлялись. Царевич, правда, покраснел от такой бесцеремонности дядьки и открыл было рот, чтоб попенять ему за столь хамское поведение. Но я с заговорщицким видом успел ему подмигнуть, и он, решив, что это начало какой-то очередной интересной игры, радостно закивав мне, так и не сказал ни слова.

Забегая чуточку вперед, скажу, что фамилию Ляпунова Федор не забыл и свою роль сыграл от и до, о чем он мне как-то потом рассказал во всех подробностях.

Вот и славно.

Что же до остатка сегодняшнего дня, то тут мне поведать особенно нечего. Была радостная встреча и довольная Марья Петровна, чьи щи я с трудом запихивал в себя в течение получаса. После царского угощения места в желудке почти не осталось, а обижать ключницу не хотелось.

Был и ликующий Алеха, который тут же принялся бравировать собственными подробностями пребывания за решеткой и выпытывать, как там сейчас.

А еще они наперебой рассказывали мне, сколько часов стояния на лютом морозе стоило им терпеливое ожидание Квентина, который куда-то запропал, да как их пару раз прогнали стрельцы, чувствительно съездив по спине Алехи тупым концом бердыша.

– Ей-богу, синяк во всю спину был,– уверял он.– Думал, позвоночник сломал. Но я ж за тебя в огонь и в воду, так что затаился, а потом зашел с другого бока и все равно своего добился.

– Он добился,– тут же ехидно перебила Марья Петровна и, отвесив легкий подзатыльник нахальному вралю, взяла нить дальнейшего рассказа в свои руки.– Ежели б я не догадалась, что стрельцы – тож люди, подарок завсегда примут, то и...

Было уже за полночь, когда я остановил их и вяло заметил, что они у меня оба молодцами и молодицами. И я за это выражаю им самую искреннюю признательность, а ненаглядной ключнице, в сообразительности которой никогда не сомневался,– нежный сыновний поцелуй, каковой незамедлительно влепил в ее разрумянившуюся щеку, после чего поплелся спать.

Да и на следующий день все произошло в точности, как уверял царевич, так что я без проблем и осложнений занял место учителя философии.

Ах да, в ближайшие дни я уговорил Квентина переехать ко мне. Дескать, вдвоем веселее. Он охотно согласился, не подозревая главной причины приглашения – чтобы шотландец все время был у меня на глазах, а то мало ли, начнет делиться своими «сокровенными тайнами» с кем ни попадя, и пиши пропало.

Слух о папаше-короле непременно долетит до Бориса Федоровича, и у царя вполне может возникнуть желание выдать за принца свою дочь Ксению, которая по причине неудачного выбора женихов – то веру отказываются поменять, то помирают не вовремя – и без того засиделась в девках выше крыши. Если мне не изменяет память, невесты ее возраста ныне на Руси и так уже считаются перестарками. Сколько лет ей точно, я понятия не имел, но, скорее всего, девахе исполнилось уже двадцать два, а то и двадцать три года.