Читать книгу - "Транквилиум - Андрей Лазарчук"

– Лукавишь, мальчик мой. Хочешь обмануть старика. А старика обмануть трудно, ой как трудно… Рассказывай. Отец послал?

Настала очередь помолчать Глебу.

– Да, – сказал он наконец. – В определенном смысле – да.

– И… что же?

– Константин Михайлович, – посмотрел на него Глеб. – Вы что, не знаете? Его же убили зимой.

– Убили? – переспросил Альдо. – Это точно?

– К сожалению, точно.

– Ты… видел его мертвым?

– Да.

– Значит, все-таки… Ах, Борис, Борис…

Горничная вкатила столик на колесиках, и началась суета: самоварчик, чайники под шерстяными петухами, варенье ежевичное, варенье яблочное, сахар кусковой с малиновым вкусом, мед… Странно: от этого обмена фразами, значащими не так много, Глеб чувствовал себя едва ли не хуже, чем тогда, на цепи, после «беседы» с бредунами. Что-то невысказанное и неосознанное – давило страшно…

– Итак, ты сказал, что он велел тебе найти меня, – полувопросительно сказал Альдо, когда горничная вышла. – Это было… до того, как?..

– После. Я получил от него записку. Зашифрованную. Через третьи руки. Там было: найди Иконникова.

– И все?

– Все.

– Зачем, почему – ничего этого не было?

– Нет.

– Значит, грязную работу он предоставил нам… Давай-ка попьем этого чайку, сынок, а потом уже поговорим. Потому что тяжелый это разговор будет… Бери вот варенье – в ваших краях такого не бывает.

– Мои края теперь здесь, – сказал Глеб.

– Да? – со странной интонацией сказал Альдо. – Посмотрим…

И они медленно допили чай, поели варенья – действительно превосходного – и перешли на диван. Профессор долго не мог зажечь свою трубку. Глеб потягивал сладковатое винцо и о чем-то напряженно думал, но о чем – понять не мог и сам.

Потом профессор заговорил. Поначалу он путался и сбивался – но даже это не мешало Глебу понимать все то, что состояло пока еще из разрозненных полуслучайных слов, потому что эти разрозненные слова сдирали какую-то темную плотную плеву с сознания и сияющие, чеканные, острые истины возникали как бы ниоткуда, сразу же, изначально – полные смысла. Глеб задыхался от восторга и ужаса. И вдруг, скачком – пришло спокойствие. Теперь можно было слушать рассказ профессора, уже как бы и не стараясь получить нечто новое из потока слов – он знал заранее, что сейчас будет произнесено, и лишь чужая интерпретация событий слегка интересовала его…

Инсайт – так называлось это состояние. И название то я тоже не вычитал и не услышал от кого-то – оно хранилось в нем, как хранится другое знание, готовое вырваться…

А профессор рассказывал: ровно, почти монотонно, будто читал неинтересную лекцию ленивым студентом. Не удивлюсь, если он уложится в сорок пять минут, подумал Глеб. Сорок пять минут, повторил он снова. Смешно: пустая кожура слов. Время исчезло.

Каким-то чудом (инсайт!) этот кабинет и это мгновение соединились плотно, вошли гребенкой в гребенку – в такое же бесконечное мгновение в агатово-черной воронке… нет, не воронке: полой опрокинутой пирамиде, форме для отливки пирамид – и тут, на дне ее, в вершине, завершился, будто размотался до конца клубок, долгий путь на кораблях, лодках, верхом, пешком, ползком по скале, в тесный лаз…

Черное небо над головой – и голубовато-белое, со странными пятнами, складывающимися вдруг в черты удивленного лица, солнышко… нет. Господи, какое же солнце, когда это луна, луна, луна! Настоящая луна Старого мира, вот что это… и тут же понимание, что нет, не Старого мира эта луна: чуть дымчатые края диска и белые полосы и спирали облаков… Никогда Глеб не видел луну: просто не пришло в голову ни в Хабаровске, ни потом – выйти среди ночи из дому и посмотреть в небо… Чужими глазами видел он ее сейчас, глазами отца… а в это время маленький Глеб ждал внизу, в палаточном лагере экспедиции, и слушал далекий рокот порогов: могучий Эридан, вырываясь из теснины, ронял унесенные камни и сам перекатывался через них. Там, выше, под меловой стеной, выводящей на плато Ратмирцева, река неслась почти беззвучно, и лишь скалы вздрагивали и гудели от ее бега. На севере вздымались зарева ночью и висела черная туча днем: дышала Трубинская сопка. Может быть, это от нее так дрожали скалы… А над лагерем возвышался, заслоняя полнеба, Черный Великан – будто бы и вправду человеческая фигура в плаще, но оплавленная до стеклянной корки, до потеков. На нее, на самый верх, ушел утром отец, ушел один, не взяв с собой никого. И вот теперь – смотрел на луну, такую похожую на прежнюю, оставленную в Старом мире – и совершенно другую. Заметно отвернулось ее лицо… И еще Глеб мог сам отвернуться, повернувшись как бы внутри себя – и увидеть себя на диване профессора Иконникова, и увидеть самого профессора, маленького человечка с худым, но сильным лицом, с прищуром глаз, выдающим решимость и волю, услышать его ровный голос. Борис шесть раз поднимался на скалу, говорил он, делал там запасы воды и пищи, чтобы побыть подольше. В седьмой раз он поднялся утром, спустился вечером, волоча набитый чем-то мешок… это нам показалось, что он пробыл там день, а для него получилось – около двух недель… судя по щетине. В мешке много чего было…

Не это главное, не это, не это… Глеб вновь смотрел глазами отца – на бесконечные, уходящие в никуда стеллажи с… чем? Книгами? Да, скорее всего… Раскрываешь такую – и перед глазами возникает зеленоватое светящееся пятно с сиреневыми и черными звездочками, бегущими из центра, потом в головокружительном темпе начинают сменять друг друга какие-то символы, потом их становится безумно много, еще больше, еще… потом все меркнет. Тяжесть в глазах, в затылке, боль в окаменевших плечах. И вдруг оказывается, что тебе известно нечто новое, о чем еще миг назад ты и не подозревал…

…Впервые заняться пластикой пространства атлантов заставила угроза космической катастрофы. Тысячекилометровый шар рыхлого льда шел на Землю лоб в лоб. Попытки космического флота уничтожить его или сбить с орбиты успехом не увенчались. Вот тогда впервые и состоялся глобальный эксперимент: неподготовленный, опасный. А что было делать? До столкновения с кометным монстром оставались дни. И – получилось! Земля перед летящей кометой будто бы расступилась, превратилась в кольцо, в бублик – и в отверстие комета проскользнула. С точки зрения людей на Земле комета стала утончаться, превращаясь в вытянутое яйцо, в клин, в стержень, в иглу… Она коснулась поверхности Земли, имея диаметр, сравнимый с диаметром атома – и пронзила планету навылет, не причинив ни малейших повреждений.

Успех окрылил. Много раз инженеры пространства производили различные действия с Землей и другими планетами. Но вот двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят лет назад произошло нечто, Глебу пока непонятное – катастрофа? запланированное перемещение? – в результате чего участок пространства, где находилась сама Атлантида и масса прилегающих островов, обособился и как бы вывернулся наизнанку, оказавшись в иной Вселенной. Но между ним и старой Землей осталась своеобразная пуповина…