Читать книгу - "Кельтская волчица - Виктория Дьякова"

— Как сдвинешь ее? — усомнился Ермила, — она же вкопана стоит.

— Если вкопана, то почему раскачивается? — Данила подошел к старшему охотнику. Вместе они при свете фонаря принялись рассматривать многопудовое точило, на козлах с колодой внизу. После передав Данилке фонарь, Ермила охватил точило руками, поднатужившись, сдвинул его к стене, колоду приставил стоймя к козлам — в блеклом неверном свете под колодой явился их взору ставень на полу, у которого вместо кольца к одной из створ был приделан железный, проржавевший крюк. Повисла мгновенная тишина. Оба смотрели на открывшийся перед ними люк и каждый пытался представить себе внутренне, что может оказаться под ним.

За открытым окном зловеще заухал филин, а вскоре ему ответил тоскливый, отдаленный вой двух перекликающихся между собой волков. Болото зачавкало, зажевало трясиной…

— Никак подпол какой, Ермила Тимофеевич, — несмело высказал предположение Данилка, — вроде не было его, когда мы здесь на Облепихином дворе переделывали все для князя Федора Ивановича тогда…

— Как же не быть — был, — ответил Ермила и наклонившись, потрогал крюк, — старый он, гляди рыжий весь стал. То что мы тогда поленились колоду сдвинуть — это иное дело. Торопились очень.

— Может, поглядим, а? — предложил Данила. Не ответив ему, Ермила откинул за крюк длинную половину ставня на полу — она легко поддалась.

— Посвети, — попросил негромко. Данилка навел на открывшийся черный проем фонарь — высветились земляные ступени, ведущие вниз, в темноту. Изнутри пахнуло затхлым холодом.

— Потайное местечко, — проговорил Ермило, приглядываясь, — по Облепихиным временам оно цену имело большую…

— Отчего же? — удивился со смехом Данилка.

— Оттого, что ведет оно под самую землю. А тогда, да и сейчас, поди частенько все деревянное горит: молния ли попадет али по недогляду. Весь двор сгорит, а такое местечко всегда сохранится. Бона, глянь, там внутри все мелким камешком выложено. У бабки Облепихи на дворе сколько людей пришлых, лихих сновало. Как напьются вина да водки пшеничной окаянные, как замутят — им поджечь весь двор ничего не стоит. А бабка Облепиха все самое ценное, наверняка, сюда припрятывала. От лихого взгляда, от стрелецкого дозора да от огня, само собой, подальше да посохраннее.

— Спустимся? — предложил Данилка, загоревшись азартом, — вдруг у бабки Облепихи там сокровища осталися?

— А не боязно? — спросил у него Ермила, хитровато прищурив глаз.

— А чего ж бояться? — тряхнул вихрастой головой молодой охотник, — чай, не привидения там.

— Все может быть. Или не слыхал ты, как бабка Облепиха померла? Не веришь в то? — немного сконфуженный, Данилка только дернул плечом. И не дожидаясь от него ответа, Ермила сам принялся спускаться в подпол первым, освещая себе путь фонарем. Данилка, чуть помедлив, последовал за ним.

Первое, что попалось им в вырытом под землей коридоре, выложенным камнем по стенам, по полу и по потолку, оказался прогнивший деревянный ушат, целиком набитый медными пластинками. Ермила, остановившись, склонился над ним. Поднес ближе фонарь, присвистнул уважительно:

— Лиха бабка Облепиха была. Умела, видать, с дьяками да стрельцами царскими дружбу править. Бона сколько накопила супротив закона товару. Мне еще дед мой сказывал, что для войны со свейцем государским указом всем запретили желтую медь потреблять. А медь, она очень для ковки сподручна, кто в кузнецком деле горазд. Кинь в горячие угли соли щепоть и кали медь тогда, сколь хошь, добела — она не рассыплется, таковы секреты у мастеровых. Мой-то дед знал в том толк. Кали с солью, и тяни, и гни, как надобно тебе.

— Что же бабка Облепиха медь скупала? — недоуменно пожал плечами Данилка, — для чего она ей?

— Скупала? Зачем Облепихе скупать? — усмехнулся в ответ Ермила, — ей и так волокли лихие. Деньжонок то не было при них в оплату за кров за еду, вот они украдут в железном ряду у торговца меди пуда два-три, а потом тащат ей. А среди них и мастер сыщется: лихой народ, он — на все руки от скуки. Из меди той венцов девичьих да перстеней наделает, все золотой да серебряной патокой покроет, и бабке Облепихе сдает. А она глядишь, уже по деревням потащила, на молоко, на сыр менять, а то и в город направится, торгует на базаре. Только за такое дело, за ковку медяную, при государях прежних руки-ноги отрубали да языки вырывали напрочь. Только и шныряли стрельцы, кого ж на кровь извести. А у бабки Облепихи — целый склад пропустили дозорные. Видать, ласкова была по молодости, а потом хорошо угощала их, щедро. Ну, чего ж еще у нашей бабки лихой сыщется? — Ермила посветил фонарем вперед, поглядел да только и вырвалось у него: — О-го-го!

В самом деле, стояли вдоль каменных стен сундуки кованые, дубовые и прочные, какие еще при великом князе Василии Ивановиче на Белозерье ладили, стояли они в нишах на каменных выступах в виде скамей, на всех прочные замки повешены. И сундуков таких, сколько может охватить взор, столько! Сколько тянется коридор подземный, столько и стоят они.

— Мать честная! Да бабка наша Облепиха покойная еще князей Андожских да Белозерских по нажитому добру всякого перескачет! — подивился Данила и шагнув вперед, вдруг увидел один сундук, на котором не было замка. По порыву душевному он нагнулся, рванул крышку тяжелую, да не тут — то было. Еле-еле приподнялась она, напрягаться пришлось вдвоем охотникам, чтобы откинуть ее. Но как только открыли, да фонарем посветили внутрь сундука, так и ахнули. Что там медь — засверкали перед ними лалы, изумруды и жемчуг крупный. А поверх всего, перевернутая в три раза берестою, лежала икона богородичная Иверская, пропавшая без вести из деревянного Старо-Прилуцкого монастыря, когда он сгорел в пожаре почти дотла.

— Ух ты! — Данилка протянул руку, чтобы прикоснуться к переливающимся каменьям, но Ермила остановил его: — не трожь. Из церковной утвари да окладов, видно, повыковыряно все. Да сюда сложено. Спалили монастырь да поперли все из него.

— Так его ж когда спалили — то! — удивленно воскликнул Данилка, — то еще случилось, когда бабки Облепихи и на свете не было.

— Как же не было ее, — усмехнулся Ермило, неотрывно глядя на переливающиеся драгоценности — В самый раз бабка Облепиха была тогда. Прежде никогда не верил я, про что люди сказывали, будто бабка Облепиха в доме своем демонов пригревала и при их помощи как раз в годы те, когда монастырь сгорел, а сама она молодухой была, приворожила она себе Семку-стрельца, ну, а после и сгубила его в болоте в расцвете лет. Мать моя, которая Облепихиной внучке Пелагее по мужу двоюродной сестрой пришлась, всегда говорила, что от Облепихи да от безумной сестрицы ее Фимки загулял по здешней округе бес. Вот ведь сам смотрю сейчас и глазам не верю, — покачал головой охотник, — все как мать мне сказывала, так и есть…

— А что сказывала-то? Что? Все про бесов, никак? — спрашивал его Данилка, но в голосе его кроме восхищения примешивался испуг: — кто же пожег монастырь?

— Да окрестный люд и пожег. Собрались мужики да бабы, пошли туда, все ходы да выходы перегородили — сожгли монастырь и тех, кто находился в нем.