Читать книгу - "Завороженные - Александр Бушков"

Вынырнув из кошмара, из бескрайнего мрака, усеянного колючими огоньками звезд, он полежал какое-то время, унимая расходившееся дыхание, колотящееся сердце. Открыл глаза, огляделся.

Судя по проникавшему сквозь щель в незадернутых портьерах солнечному лучику, уже рассвело и время довольно раннее — лучик упирался аккурат в дальний столбик балдахина, поручик уже успел привыкнуть к своей спальне во дворце и тому, как ее освещает солнце на протяжении дня. Обжился, можно сказать…

Он лежал в полном одиночестве, в ворохе тончайших простыней, приятно пахнущих духами Элвиг и ее свежей кожей. Нахмурился: простыни оказались влажными. И в прошлые рассветы просыпался, покрытый испариной (что ему абсолютно несвойственно, всему виной назойливый кошмар) — но сейчас простыни оказались едва ли не мокрехонькими, неприятно холодили тело. Сердито отодвинув ком влажной ткани в сторону, он отправил туда же выдернутую из-под головы подушку — и кружевная наволочка была влажной, лоб до сих пор мокрый, волосы слиплись от пота. Крепенько же его на сей раз прошибло — хотя кошмар совершенно не изменился, в точности повторял все предыдущие. Вот только на сей раз смертная тоска, отвращение и еще целый ворох каких-то не запомнившихся, но, несомненно, отвратительных ощущений оказались столь сильны, что его, взмокшего от пота, из кошмара прямо-таки вышвырнуло…

Ну вот что прикажете с этим поделать?

Послышались уверенные шаги, вошла Элвиг, уже одетая, в расстегнутой рубашке, без ожерелья, камзола и пояса с оружием.

— Проснулся? — воскликнула она весело. — Утро такое чудесное, деревья в парке словно светятся изнутри, каждый листочек — чистейшая зелень…

Настроение у нее, сразу видно, превосходнейшее — а впрочем, поручик ни разу не видел ее грустной, разве что после приснопамятного разноса, учиненного Шорной.

— Я только что с нашими говорила, — продолжала она жизнерадостно. — Интересное открытие случилось. Час назад у Турейских отрогов нашли еще один Черный Город… только совершенно необычный. Нет, на вид-то он совершенно обычный, вот только, Рениди клянется, он не заброшен, а именно что погиб после применения какого-то непонятного оружия. Жуткое, говорит, зрелище. Не руины, а разрушенный чем-то непонятным город… У нас такого оружия нет и никогда не бывало, значит, это они сами друг друга… в незапамятные времена… До сих пор имелись лишь смутные легенды, что однажды они меж собой все же воевали, твари… Ничего, если я тебя безжалостно брошу в одиночестве? Так хочется быстрее посмотреть, что там…

— Ну конечно, — сказал он сговорчиво. — Не пропаду…

Она унеслась в соседнюю комнату, прямо-таки приплясывая от переполнявшей ее беспричинной радости. Глядя ей вслед, поручик вновь попытался — и вновь безуспешно — разобраться в своих жизненных сложностях.

Он любил Лизу, тосковал в разлуке, но как-то мимолетно, по обязанности. Элвиг его переполняла. Он никак не мог бы сказать, что влюбился, но что-то им завладело самым непонятным образом. Слов для такого не имелось…

Потом появились вовсе уж странные мысли. Ему стало казаться, что только сейчас и здесь он жил собственной волей, а не плыл по течению, как прежде. Если хорошенько подумать… Слишком многое, если не все в его совсем короткой жизни происходило как бы по обязанности, по устоявшемуся обычаю, потому что так полагалось… Он окончил училище и стал офицером потому, что так ему, смело можно выразиться, было предписано родными. Он хлопотал о потомственном дворянстве, потому что так настояли отец с дедом. Он влюбился в Лизу, можно бы выразиться, совершенно самостоятельно, никто их не сводил наподобие прожженной свахи, не подталкивал, не создавал благоприятной обстановки, как это порой случается. И тем не менее… Подошел момент, когда молодому человеку его лет, абсолютно здоровому в умственном, физическом и моральном отношении попросту принято было влюбиться. Он и влюбился. А дальше уж тем более все шло согласно вековым установлениям: положено признаться в своих чувствах, положено жениться…

Да и служба в батальоне началась никак не по его собственной инициативе, его отметили и выбрали без его ведома.

Теперь же… Он словно обрел некую свободу воли. Конечно, Элвиг сама его выбрала и недвусмысленно дала это понять, конечно, за уклончивыми фразами полковника крылся прямой приказ и все же… Пожалуй, впервые в жизни он чувствовал себя свободным от того, что обязывало, того, что надлежало, того, что было принято. Здесь он жил совершенно иначе. Бог ведает, как это сформулировать точнее, но он был уверен, что так и обстоит…

Вернулась Элвиг, спросила:

— Ты со мной не пойдешь?

— Не хочется что-то. Нужно зайти к начальству, узнать, не будет ли каких-то поручений…

— Понятно. Дисциплина… — протянула Элвиг таким тоном, с такими бесенятами в глазах, что ясно было: разнос Шорны все же не пошел впрок. — А если у тебя не будет дел… Давай полетим на Семь Озер. Прекрасные места, ты таких и не видывал…

— С удовольствием.

Покачиваясь с пятки на носок на высоких каблуках, Элвиг разглядывала его с каким-то непонятным выражением.

— Только подумать… — сказала она, улыбаясь. — Кто бы мог предсказать, что я достанусь карну. Про вас столько небылиц рассказывают… Ты ведь не читаешь мои мысли, правда?

— Не читаю.

— Честное слово?

— Честное слово.

— А хоть бы и читал, — она встряхнула волосами, забрасывая их за плечи. — Нечего мне скрывать… а про прошлых мужчин я и так могу рассказать, если тебе вдруг захочется.

— Вот уж что меня совершенно не интересует…

— Правда? А все остальные почему-то жутко этим озабочены… Или у вас, карнов, так принято? А еще говорят, что вы можете заставлять девушек в себя влюбляться без памяти. То-то я с первой минуты голову потеряла…

— Ага, — сказал он, вздохнув. — А еще мы взглядом груши околачиваем и молоко створаживаем…

Элвиг присела на краешек постели, наклонилась к нему и звонко поцеловала в губы:

— Как бы там ни было, я тебе ужасно благодарна, ты и представить не можешь… Ты меня спас от смерти… и кое от чего похуже смерти.

— Дисциплину не надо было нарушать, — сказал он искренне. — Ничего бы и не случилось.

Элвиг в наигранном смущении потупилась:

— Милый, дорогой, любимый, единственный, неповторимый мой рыцарь… Я впредь непременно буду послушной и дисциплинированной… Вот не сойти мне с этого места… — она протянула руку, пощупала влажные простыни, нахмурилась в непритворной озабоченности:

— Что с тобой такое происходит? Я же вижу, тут и слепой бы увидел, я чутко сплю, но ты и мертвого разбудишь… Каждую ночь ближе к рассвету на тебя словно накатывает что-то. Стонешь, зубами скрипишь, мечешься, в простыни прямо-таки заворачиваешься… Вчера, прости за прямоту, ты меня во сне так двинул коленом в бок, что до сих пор ноет… Это, по-моему, неправильно… Неужели снится что-то? А ты знаешь, что дурной сон непременно надо рассказать, иначе он сбудется? Есть такая старинная примета…