Читать книгу - "Лицо отмщения - Владимир Свержин"

— О святости и несовершенстве человеческой натуры.

— Что ж, на эту тему можно размышлять вечно и все же не прийти ни к чему. Ибо познать сокровенное в природе человека не под силу смертному. Ибо что есть это сокровенное, как не часть скрытого от нас Господнего замысла, — со вздохом констатировал духовник короля. — А потому не будет большим прегрешением отвлечь тебя от них. Тем более что дело, о котором я ныне желаю с тобою говорить, не терпит долгих отлагательств. — Аббат Сугерий неспешно перекатил меж пальцами жемчужные шарики четок. — Кроме того, оно столь же касается дел мирских, сколь и матери нашей церкви.

— Я весь обратился в слух, святой отец. — Людовик резко повернулся к своему премудрому советнику.

— Ты, конечно же, слышал о настоятеле Клервоской обители, преподобном Бернаре?

— Да, что-то слышал, — кивнул государь. — Он был одним из самых ярых проповедников недавнего крестового похода.

— Это верно, — подтвердил Сугерий.

— А еще говорят, покидая стены монастыря, сей монах залепляет уши воском, дабы не слышать мирских речей.

— И сие правда.

— Вот, кажется, и все, что я о нем знаю. Хотя нет, он требовал запретить толковать слово Божье некоему парижскому богослову по имени Абеляр. Но признаться, остроумные замечания этого сорбоннского краснобая мне куда приятней, нежели мрачный огонь речей какого-то шампанского аббата.

— Он не «какой-то», Людовик. Было бы крайне неосмотрительно пренебрегать им.

— Что же в нем такого необычного, если даже ты вознамерился говорить со мной о его особе?

Аббат Сугерий поглядел на духовного сына укоряюще и покачал головой.

— Будь осмотрителен, Людовик. Этого шампанского аббата порою опасается сам Папа. И надо сказать, неспроста.

— Он, что же, еретик?

Аббат Сен-Дени печально вздохнул.

— Вовсе нет. Я затруднюсь назвать человека более ревностного в своей вере, нежели он.

— Тогда что же?

— Увы, подчас его рвение граничит с ересью.

— Мне сложно это понять, отче.

— Ведомо ли вам, сын мой, что несколько лет тому назад сей аббат благословил девятерых рыцарей принять на себя добровольные монашеские обеты и отправиться воевать в Святую землю.

— Я слышал об этом вскользь. Хотя, как представляется мне, нельзя быть одновременно рыцарем и монахом.

— Бернар Клервоский думает по-иному. Он, напротив, полагает, что никаких иных воителей, кроме тех, кто посвятит себя Господнему служению, быть вообще не должно.

— Что за нелепая идея? — пожал плечами король. — А как же «Богу — богово, кесарю — кесарево»?

— Бернар проповедует, что поелику всякая власть от Бога, то в наше время в христианском мире все кесарево — суть тоже Богово. И потому кесарь должен быть либо верным слугой церкви, либо же не быть вовсе. Ибо если он имеет о чем-то собственное мнение, то этим самым он грешит против Божьей воли, принесенной в мир через уста иерархов церкви. А если говорить напрямоту, то — через его собственные уста.

— Вот даже как? — Людовик VI поджал губы, упрямо наклонил голову и упер руки в объемистые бока. — Не много ли сей аббат на себя берет?

— Он полагает, что в самый раз, — чуть заметно усмехнулся Сугерий. — И надо сказать, немалое число верующих, от самого бедного из мирян до величайших иерархов Рима внемлют его речам так, будто перед ними не смертный, а некий живой пророк. Более того, он говорит, что к нему сошел ангел Божий и что его речи — суть речи Вышнего.

— И все же это лишь слова.

— Да, только это слова, за которыми готовы следовать толпы, — покачал головой аббат Сугерий. — Признаюсь, я давно наблюдаю за братом Бернаром, и его рвение неподдельно меня тревожит. Как нынче удалось мне узнать, совсем недавно он написал распоряжение, которое было отправлено в Иерусалим, повелевая Гуго де Пайену и его рыцарям незамедлительно вернуться в Клерво.

Упоминание о прибытии воинского отряда в земли Франции заставило короля нахмуриться, однако ненадолго.

— Полноте, вы смотрите чересчур мрачно. Сколько рыцарей может собраться под знамена этого самого шампанца?

— Лет пять назад их было всего девять, сейчас уже несколько десятков. Если память не изменяет, до полусотни.

— Что ж, — король покачал головой, — немалый отряд. Однако же у де Пьюизье или Тома де Марля, не говоря о нормандском ублюдке, их куда больше.

— Ты не понял, Людовик. Все эти рыцари овеяны славой многочисленных побед над сарацинами. И они готовы слепо повиноваться приказам Клервоского аббата. Когда наступит час, по одному слову Бернара они возглавят отряды куда более сильные, нежели все те, что они оставили в Святой земле. И поверь мне, сын мой, ни одно войско не сможет противостоять слову, время которого пришло. Либо нынче ты озаботишься участью Бернара из Клерво, либо очень скоро он озаботится твоей!

* * *

Широкогрудый буланый дестроер[45]мотнул головой, раздувая ноздри, радуясь, что ступил на твердую землю.

— Тише ты, шальной. — Гринрой похлопал жеребца по лоснящейся шее. — Нашел чему радоваться. Может, ты мне скажешь, что дальше будем делать?

Конь снова мотнул головой, решительно отказываясь отвечать на вопрос хозяина.

— Так я и знал, — вздохнул рыцарь. — Одно дело советовать, совсем другое — нуждаться в совете.

Он оглянулся на деревянный помост речного пирса, возле которого разгружался крутобокий нао.[46]Суетливые матросы катили по затоптанным дощатым сходням тяжелые, наполненные вином и маслом бочки, волокли на спинах тюки с завезенными с востока тканями.

— Вот эти точно знают, что делать.

Словно почуяв его колебания, рядом с заморским рыцарем вдруг образовался некто официозного вида с массивной золоченой цепью на шее и парой стражников за плечами. Внимательно оглядев снаряжение прибывшего, он задал вопрос голосом властным, убивающим в зародыше даже идею попробовать отмолчаться или же отправить любознательного незнакомца вслед за ветром:

— Назовите ваше имя, цель прибытия и место, куда вы следуете.

Язык, на котором были произнесены эти слова, мало напоминал тот, с помощью которого было принято общаться в Трире и, вероятно, осознавая это, чиновник тут же, будто певчий дрозд, повторил их на французском.

— Меня зовут Йоган Гринрой. Я рыцарь из Форбиша, состою в свите императрицы Матильды, — напуская на себя устало-скучающий вид, ответил тайный посланец герцога Швабского. — Семейные неурядицы вынудили меня задержаться, но лишь сменился ветер злосчастной судьбы моей, и я, точно грешник из могилы по звуку трубы архангела Гавриила, немедля вскочил в седло, чтобы предстать на суд госпожи моей, как на суд Божий. — Гринрой развел плечи и поправил алую тунику, на которой красовалось золотое надкушенное яблоко.