Читать книгу - "Император Терний - Марк Лоуренс"

Мы повернули за угол и заметили, как свет исчезает за следующим поворотом в тридцати метрах перед нами. Я заметил двоих мужчин, замыкающих шествие, прежде чем они успели свернуть. С ними было что-то не так — что-то очень знакомое. В воздухе стоял кисловатый запах.

Люди направлялись к гробницам. Туда, где под мраморными крышками лежали мать и Уильям. Под зачарованными печатями.

Хул пошел быстрее, хотя явно не торопился, просто ускорил шаг. Прикосновение Катрин было достаточно легким, чтобы не разбудить его, но вполне твердым, чтобы подтолкнуть. На следующем повороте мы ясно различили последние три фигуры. Каждая — сплошь вялая плоть в темных пятнах, не от солнца, а от болотной грязи, редкие прямые волосы, свисающие на черные лохмотья. Они несли духовые ружья и дротики. Болотные гули.

Как эти создания проникли в замок? Почему Катрин не подняла тревогу, когда у нее была такая возможность?

Еще поворот, конец коридора Зодчих, начало разрушающихся владений Оров.

Почему Катрин не подняла тревогу? Потому что это разбудило бы Хула, и она потеряла бы свои глаза в Анкрате. И, в конце концов, причины могут быть на вес золота. Фекслер послал меня в свою гробницу, чтобы я уничтожил его останки и дал ему полную силу. Мертвые не так уж отличались — некроманты возвращали им плоть и кости, чтобы те могли снова обрести силу. Но что привело их сюда?

Теперь шаги Хула заглушала пыль. В отличие от других подвалов города Крат, сырых и заплесневелых, этот, благодаря какой-то магии Зодчих, был абсолютно сухим. Иссохшее, полное шепотов место, вроде сухих земель, куда попадают души.

Самый древний из моих родичей лежал в глубине, ближе ко мне — прапрадед, прадед, дед, жены, братья, сестры, менее знатные члены рода, которые были, вопреки непростительному греху своего рождения, великими бойцами. Целая орда — и все позабыты. Реликвии, старые кости, над которыми устремляли взгляд в темную бесконечность изваяния. Но свет исходил от ближайшего порога, ведущего в хорошо известную мне комнату.

Пальцы Робарта Хула сомкнулись на рукояти меча.

— Нет! Он проснется!

Голос Катрин в ушах у меня или у него — я не мог определить.

Меч с шелестом выходил из ножен — неплохой клинок, сработанный в Самате, у моста Перемен, покрытый рунами для вящей остроты. Впереди нас гули, должно быть, входили в могилу матери.

— Не допущу.

Сейчас меня меньше всего заботило, как именно я собираюсь не допустить, чтобы Хул проснулся. Возможно, я просто достаточно сильно хотел, чтобы это случилось, в мире, оставленном нам Зодчими. Хотя, что бы там ни говорил Фекслер, казалось, что желание редко имеет силу.

Катрин заставила Хула шагать — я же вынудил его бежать со всех ног, описывая мечом восьмерки, чтобы почувствовать его тяжесть и баланс. Не знаю, как я управлял им. Возможно, Катрин сжалилась надо мной и одолжила свою силу, но я обнаружил, что, когда моей кровной родне что-то угрожает, даже если они уже мертвы, моя воля многократно усиливается.

Когда привыкаешь к насилию, остановиться бывает нечеловечески трудно. Это одна из тех вещей, которые нельзя заканчивать на полпути, как соитие — ибо, прерванное, оно греховно, даже священники так говорят. Однако же я остановился, а Робарт Хул не проснулся. Можно было, конечно, ворваться, и гули вместе с прочей нечистью заполучили бы свежий труп поиграть. Но поднимать тревогу было слишком долго и рискованно, и захватчики явно могли уже успеть ускользнуть с добычей.

Поэтому я побежал за Хулом по коридору к Короткому мосту. Он домчался туда, дыша тяжело, но не то чтобы на последнем издыхании. В стенах по обе стороны моста были серебристые панели с гладкими кнопками. Определенные комбинации кнопок поднимали дверь — тяжеленный брусок стали Зодчих, из которого можно было бы сковать тысячу мечей, — одно из сокровищ Анкрата.

Я никогда не видел, как дверь поднимается. Никто никогда не говорил мне, какие кнопки нажимать.

— Отец никогда во сне не показывал тебе комбинацию, верно? — спросил я.

Катрин не ответила, но Хул вздрогнул за нее. Я подумал: неужели сны отца слишком темны, чтобы она могла в них войти?

— Твою ж мать.

Я пронзил панель мечом Хула. Дверь поднялась вверх с такой скоростью, что одна из планок, удерживающих ее, не успела отойти в сторону и обратилась в щепки. По коридору у меня за спиной в нескольких местах замигали лампочки, образуя островки красного света. Где-то далеко завыла сирена, она звучала совсем как сигнал со сторожевой башни Конахта, хотя не думаю, что трое сильных мужчин справились бы с механизмом, заводящим подобную махину. Этот звук был звонче и чище — звук более древней машины. Там, где было бесполезно бежать, колоть, сокрушать стальные двери, этот далекий вой начал ослаблять мой контроль над Хулом, по одному распрямляя мои пальцы, поднимая его из сновидений, словно он был ныряльщиком в темном море и теперь рвался к поверхности. Я снова придавил его вниз, сам устремившись к поверхности, одновременно близкой и далекой. В уши просочились звуки, издаваемые каретой: скрип рамы, грохот колес, храп Гомста.

— Нет.

Мы с Хулом побежали обратно, шлепая босыми ногами, на разворотах словно вспоминая сон перед пробуждением, что ускользает мгновенно, как дыхание.

Уже близко. Еще один поворот.

Из темноты с шипением полетели дротики. Один попал в масляную лампу. Другой вонзился в грудь Хула — в мощную мышцу слева. Красный кружок образовался вокруг черного древка.

Беги. Продолжай видеть сон.

Хул, как оказалось, бежал слишком быстро и слишком далеко для второго выстрела. Он бросил лампу и помчался за ней, расплескивая масло при каждом шаге. Лампа разбилась о стену на повороте, вспышка огня осветила двух гулей, притаившихся там, ловкими пальцами заряжающих духовые ружья. Они двигались быстро и уверенно, эти создания, не похожие на мертвецов, которых заставляла ходить Челла, разлагающиеся, но живые, возможно, когда-то люди, ныне преображенные ядами обетованных земель.

Оба прыгнули на нас, и следующий взмах меча Хула распорол одного в воздухе от плеча до бедра, бледные сероватые кишки влажно шлепнулись в лужу черной крови. Другой свалил его, вонзив когти в плечи, серые острые зубы щелкали у самого лица. Меч был зажат между нами и гулем, и Хул мог разве что толкаться и кататься. Существо весило не так много, вполовину меньше взрослого мужчины, но его тощие конечности оказались невероятно сильны. Дыхание его отдавало могилой, и эти зубы, тянущиеся к плоти, внушали мне ужас, пусть и не мое лицо могло быть обглодано до костей.

Отчаяние придало Хулу сил, необходимых, чтобы вырваться. Он поднялся, упираясь мечом в гуля. Тот рвал ему плечи когтями, обрызганный человеческой кровью. Тяжело дыша и ругаясь, Хул прижал гуля коленями, развернул клинок и пронзил существу шею.

Он дико, потерянно озирался. До меня дошло, что я, несмотря на текущую по груди кровь, пропитавшую рубашку, не чувствую боли.