Читать книгу - "Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская"

– То-то и оно. Я плохо помню. Меня словно бы тайфун вынес из кабинета. Говорили, я летел по служебному коридору и вопил в голос. Еле откачали валерьянкой. И не вернулся, пока Ксюшу не увели родители. Больше я никогда с ней не встречался. Х…вый вышел из меня дневник! – неожиданно благовоспитанный Александр Васильевич употребил непечатное выражение. И еще многое добавил. Приводить дословно, однако, не стану. Сами знаете, что люди извергают из себя в сердцах.

Я постарался перевести разговор. Тоже выступил как своего рода стрелочник:

– А почему приемные родители, в конце концов, не забрали Ксюшу назад? Если они так самозабвенно ее любили? Не столь сильно как Родину, но все же? Ведь потом стало можно. Или стало ненужно?

– Зря вы изгаляетесь, молодой человек, – попрекнул меня Благоуханный, но как-то вяло. Видно было, ему не совсем хотелось об этом говорить, да вот, пришлось. – Не забрали, потому что не смогли. Потому что, их убили. Недалеко от здания советского посольства, в декабре девяносто первого. Официальная версия: ограбление. Но ходили такие слухи, будто Ксюшин отец отказался участвовать в махинациях новой власти. Касательно резервных средств бывшего КГБ, валютных фондов, которые он то ли переправлял, то ли опекал, но, в общем, не захотел за здорово живешь отдать этим сраным демократам. Да его бы все равно убрали, рано или поздно. Кремень был мужик, со шпаной никогда не знался… Вы довольны?

– Не пересказать как. Извините, – я поднялся со своего стула. Сколько можно трепать последние нервы занятому человеку? И стыдно мне было. За то, что я думал прежде о Ксюшиных приемных родителях. За то, что судил огульно. За то, что ничего по-настоящему путного не сделал в жизни, а как страус головой в песок. Кто ничего значительного не совершил, тот ни в чем и не ошибся, это было про меня. Благоуханный имел все основания наплевать мне в морду, мое счастье, если воспитание и выдержка ему не позволили. – Я, пожалуй, пойду. И я, наверное, дурак набитый. Если не сказать еще хлеще.

– Ничего, ничего, – заботливо поддержал меня Благоуханный. – Но одну минуточку. Мы не договорились о месте встречи. Так что передать?

Мне ничего другого не оставалось. И я назначил рандеву все у того же памятника Ломоносову перед главным зданием московского университета. Это было единственное, что пришло мне наспех в голову.

Я не стал ждать. Ни вечера, ни утра. Укатил с первой же подвернувшейся электричкой, бежавшей в сторону Москвы. Не в диковинку добираться «на собаках», богатый опыт со студенческих лет, и всего дешевле. Пара-тройка пересадок, а там, глядишь, опять Курский вокзал. Венечка Ерофеев позавидовал бы из гроба.

Тень была со мной. Ехала рядом и многозначительно молчала. В моей голове. А я думал. О ней и о Зеркальной Ксюше. Неспроста. Ох, все это неспроста. Получалось, я теперь понимал и представлял о ней больше Благоуханного. Почему? Потому что, я вспомнил. Нетрудно это было, потому что я не хотел забыть. Напротив, маялся про себя не один день, не находя разрешения загадки, или задачки, в ответе. Та роковая, поворотная ночь: провокация и затем изгнание с позором самих громил-провокаторов, – ночь моей не воплотившейся любви. И еще. «Верни на место. Немедленно». Так Мотя повелел хранителю-ангелу за его правым плечом. И ведь бритоголовые клоны именно что неслись по служебному коридору и вопили, что есть мочи. Дежавю? Вряд ли. И вряд ли Благоуханный мог читать мои сокровенные мысли или ясновидеть на расстоянии. Он психиатр, а не «дипломированный колдун с гарантией сто процентов».

Что если, это был никакой не гипноз? Что если, прав оказался все же я? Что если, со временем Зеркальная Ксюша поборола свой страх и научилась властвовать над стихийной природой собственного творения? И ведь Мао о чем-то подобном подозревал. «Что бы я с ней делал, если бы не Мотя?». Его слова. Маленький разноглазый филин, стало быть, представлял собой повелителя тихого ангела и ее тени? Вот сволота! Выругался я безотносительно к Моте, а всего лишь на путающую прямые дороги хитрюгу-жизнь. Какого вообще бешенного мерина, которому семь верст не крюк, поперся я в город-Орел-герой? Алеша Противу-попович, да еще с картонным мечом. Тот же Мотя предупреждал – не надо вам никуда ехать. Но, с другой стороны, тот же Мотя не пожелал мне ничего разъяснять. Не твое, мол, дело. Вот только, нужны ли мне были эти самые разъяснения? И дорого обошлась попытка их заполучить. Я кривил душой. Нужны. Еще как нужны были. Слишком долго прожил, просуществовал я страусом. А хотел стать орлом, и город для этого перерождения выбрал соответствующий. Поеду, решился я. Поеду в самую Москву, тень там или не тень, братки не братки, встречусь, чем черт не шутит. Может, и с самим чертом. Или с его доверенным на побегушках.

В Москве мне опять предстояло провести ночь. Где? По этому поводу раздумий не возникло. Ноги сами привели в знакомую кафешку. Я присел, поискал глазами. Меж хлипких, взыскующих к долгожданному покою на свалке, разномастных столиков, сновала другая официанточка. Не Катя, но уж, наверняка, горгулья. Такая бутерброда не подаст, такой самой прорва чаевых угождений нужна только на пергидроль. Да и синий туман с ней. Адрес был известен, метро – вот оно, под боком, нырнул и нет меня. Станция Выхино, закрываемся, добро пожаловать на выход! Я отчего-то ощущал уверенность – Катя обрадуется мне. Два дня прошло, не могла же она успеть за столь короткий срок выкинуть своего залетного бродягу-гостя из сердца вон. Ну, хорошо. Пусть не из сердца, пусть из мыслей, но уж очень скоро. Я мало на что годился, в плане развернутых бытовых перспектив, но, кажется, ее вполне устраивала единственно моя компания. Я честно пообещал себе непременно вместе выпить и закусить, даже потратиться на фирменную водочную бутылку, – она и больше заслужила, но больше не было, – и все прочие утехи посулил тоже, хоть вдоль и поперек по Камасутре. Потому что, дружественный к тебе приют – великое везение во всякие времена, и никак этим нельзя пробросаться. И еще – мелькнула предательская мысль, – вдруг, и напоследок? Тьфу, тьфу, чур меня!

Дома никого не было. В полпервого ночи. А трезвонил я в дверь куда как настойчиво. Может, ушла с подружками. Может, еще где-то прирабатывает в вечернюю смену. За компанию с товаркой, к примеру, уборщицей в «Рамсторе». Я решил обождать, и, предусмотрев всякий случай, за неимением гербовой, намалевал мизинцем на обороте командировочной бумаженции-бланка короткую записку, растерев в порошок пепел от «беломорины». Вышло коряво, но разборчиво. «Я на лавке во дворе твой Ф». И сел ожидать у воняющей собачьей мочой, разоренной песочницы. Думал, с полчаса поошиваюсь, если нет, то как-нибудь освоюсь с ночлегом бомжа, поблизости приглядел детский домик-горку, авось, не попрут. А там, или Катя вернется, – вернется же она когда-нибудь, – или с утра найду другое временное пристанище, на том же вокзале умою рожу, и до условленного срока Х продержусь худо-бедно. Не зима и не всемирный потоп, перекантуюсь, будто привыкать!

Не прошло, однако, и целой четверти часа, как меня окликнули. Резко, звеняще, испугано.

– Эй! ФЭ – это ты, что ли?

– Я! – обернулся. В неплотной темноте разглядел фигуру. Распущенные волосы, халат и шлепанцы. Фигура была женская.