Читать книгу - "Белый Волк - Александр Мазин"

Однако Эйвинд все-таки упал. И разбился. Кто-то высказал мысль: а не худо бы допросить меня с пристрастием. Я на всякий случай скинул лыжи. Так мне драться куда сподручнее. Стать объектом «допроса» мне не улыбалось.

И тут расклад сил несколько переменился. Я увидел, как по озеру к нам движется целая прорва народу. Человек двести. Ничего себе! Откуда они взялись?

Есть такое слово — Родина. Так вот: для всех обитателей датского острова Сёлунд этот остров и есть Родина. То есть они знают, что в Дании есть верховный конунг (и частенько — не один), возможно, даже поучаствуют в ополчении против общего ворога, если конунг пошлет «ратную» «стрелу».[47]Может быть… Они также могут собачиться между собой по пустякам и даже драться до крови и до смерти, но, если кому-то угрожает «внешняя» опасность, тут-то они вспоминают, что Сёлунд — их общая родина. Собственно, они и есть эта самая родина. За которую эти в большинстве своем мирные люди кому угодно горло порвать.

Я увидел в толпе знакомые лица: старину Хегина Полбочки вместе с моим учеником Скиди, увидел Скейва Рысье Ухо с сыном Тори, и даже коннозаводчика Кольгрима. Так вот почему Свартхёвди так долго не было. Пока мы добирались до озера, а потом нореги еще часа два исследовали «место преступления», Медвежонок стремглав промчался по окрестностям и проинформировал народ о грядущем чужинском беспределе. И наши добрые соседи, побросав все дела, вздели брони (у кого были), похватали оружие и кинулись на сборный пункт — в усадьбу Хегина Полбочки.

Эту приближающуюся толпу видел я. Но вестфолдинги стояли ко мне лицом, а к озеру, соответственно, спиной. И не знали, что расклад поменялся.

Наверху, у саней Рунгерд и Гудрун, оставалось с десяток норегов, Харальду Щиту покричали что-то невнятное, но тот только отмахнулся, потому что как раз задал мне очень важный вопрос:

— Я слыхал, что кое-какие твои победы выглядят колдовством, Ульф Вогенсон? Так ли это?

Я лихорадочно размышлял, как бы мне правильно ответить. И заодно выгадать время, пока подоспеет подмога.

— Ты слыхал, что я колдун? От кого же?

Простейший прием: если тебе задают вопрос по существу, на который ты не знаешь ответа, повтори его, но уже адресуясь к автору вопроса.

— Люди говорят. Так что же?

— Люди много чего говорят.

— Значит, люди говорят правду?

— Это ты сказал. Я этого не говорил.

— Думается мне, колдовство может быть причиной смерти Эйвинда-ярла!

Вот это уже конкретная предъява.

— Ты искушен в колдовстве, Харальд Щит? Хотелось бы знать, откуда у тебя такие познания? Может, ты сам — колдун?

Харальд оскалился и цапнул рукоять меча… В лицо обвинить мужчину в колдовстве… Ну это, конечно, не так оскорбительно, как обвинение в гомосячине, но тоже обидно.

Сам-то Харальд старался избегать прямых формулировок. Пока вина не доказана, я всего лишь подозреваемый.

Нет, этот человек мне определенно симпатичен. Железная выдержка. Одно мгновение — и он уже совладал со своим гневом.

— Нет, — ответил он. — Я не искушен в волшбе.

— Тогда откуда ты знаешь, что можно сделать колдовством, а что — нельзя?

— Хочешь, чтобы я спросил у тебя?

— Почему у меня? Это ты сказал, что я колдун. Я этого не говорил. Зато я знаю, у кого можно спросить.

— У кого же?

— Там, наверху, — Рунгерд, дочь Ормульфа. О ней говорят, что она знает толк и в гаданиях и волшбе.

Я сам могу это подтвердить, потому что она сняла с меня порчу, наведенную убитым мною берсерком.

— Как его звали? — Настоящий скандинав ничего из сказанного недругом не принимает на веру. И старается подловить на деталях.

— Берсерка? Понятия не имею. Я его убил, а не разговоры разговаривал. Правда, я знаю, как звали его ярла. Эвар Козлиная Борода. Тоже норег, как и ты.

— Я хорошо знаю Эвара Козлиную Бороду, — кивнул Харальд Щит. — Давно о нем ничего не слышал. Но я знаю и то, что в его хирде был настоящий берсерк. Думаю, ты не солгал в этом, но вряд ли женщина, пусть даже опытная вёльва,[48]может разбираться в мужском колдовстве. Здесь, на Сёлунде, люди говорят о тебе как о колдуне. И у меня нет другого объяснения, почему Эйвинд-ярл упал на камни. Значит…

— Может, тебе лучше еще раз поговорить с людьми? — предложил я. — С теми людьми, которые знают меня достаточно хорошо? Можешь сделать это прямо сейчас, Харальд Щит. Вон они идут! — Я картинным жестом указал в сторону озера.

Вестфолдинг стремительно обернулся… Вернее, они все обернулись (не переставая, впрочем, контролировать меня боковым зрением), и они увидели…

В общем, если бы они захотели меня убить прямо сейчас, у них бы получилось. Всё-таки против дюжины опытных викингов я бы не устоял и минуты. Но они были умные дядьки и даже не стали хвататься за оружие. Не то чтобы они испугались толпы, в которой вряд ли было больше десятка бойцов, соответствующих им по классу. Но господа нореги помнили, что это — чужая земля. Более того, эту землю «крышует» сам Рагнар Лотброк, чья слава весьма велика. Если бы дело обстояло иначе, то не нореги напрашивались бы к нему в компанию, а совсем наоборот. Одно дело устроить самосуд над убийцей собственного ярла (максимум, что грозит, это больший, чем обычно, вергельд), а совсем другое — выступить против сборища вольных бондов Сёлунда. Даже если бы вестфолдинги и сумели перебить нас всех (что сомнительно), история всё равно всплыла бы… И не исключено, что перед тем, как взять за вымя богатеньких франков, соединенный флот Рагнара-конунга наведался бы в небогатый Вестфольд… И Харальд-конунг с удовольствием выдал бы убийц и вывернул к ногам данов все содержимое их кладовых. Да и своих тоже — люди-то его.

Словом, к тому моменту, когда сборное ополчение моих соседей добралось до нас, мы с норегами уже вполне мирно беседовали. И, что характерно, о колдовстве Харальд Щит больше не заикался. Логично, однако. Если я не колдун, то обвинять меня — несправедливо. А если я все-таки колдун, то обвинять меня — чревато. Колдун — это ведь такая сволочь… Сварит в котле бараньи яички, прочтет хулительный нид… И не будет у славного викинга ни наследников, ни… Словом, ничего хорошего не будет.