Читать книгу - "Взрывник. Заброшенный в 1941 год - Вадим Мельнюшкин"

Явным контрастом выделяется чёрное каре волос с косой чёлкой. Сегодня волосы выглядят нормально, хотя лака она, наверное, извела немало. А вот косметики самый минимум, даже помада какого-то телесно-розоватого оттенка. Пока она идёт, а я решил не двигаться – хоть это слегка некультурно, на мой взгляд, но сломает всю выстроенную ею мизансцену. Да, в этот раз она выглядит почти как человек, даже эта походка хищницы, которая, став чуть более свободной, начнёт выглядеть вульгарно, очеловечивает её. Если бы не жёлтый взгляд рассечённых вертикальным зрачком глаз – просто светская львица на собственном приёме. Ещё портит этот образ отсутствие ювелирных украшений. Странно, второй раз подряд вижу её без ювелирки, а ведь она это дело если не обожает, то, по крайней мере, не обходит вниманием.

Сейчас она опять, как и в прошлый раз, застывает в полушаге.

– Здравствуй!

Не отвечая, она кладёт руки на мои плечи, огромные каблуки компенсируют нашу разницу в росте, и совсем слегка касается губами моей щеки. Вот тут стужа наконец пробирает до самой глубины внутренностей, даже сердце пропускает удар. Вот оно – чувство близости смерти.

– А можно без твоих шуточек, Мара?

Она заразительно смеется. Наверно, так умеют смеяться только молодые девушки или даже девочки-подростки, не встречавшиеся пока с болью жизни.

– Зачем звала?

Она опять по-детски надувает губы, но взгляд уже холодный.

– А если соскучилась? Может, мне внимания не хватает.

– Знаешь, привлекать твоё внимание это как-то…

– Знаю. Не любите вы меня, не цените, не уважаете… Только боитесь. Это я не о тебе…

Она замолчала, вглядываясь мне в глаза.

– Ладно, проехали. Ты не ответил на моё прошлое предложение, а я так давно не танцевала. Я танцевать хочу, бука!

– Ты же знаешь, как я танцую, а ты опять будешь пытаться вести.

– Это отказ?

– Ни в коей мере! Что я, себе враг?

– То-то же! Полонез, танго, твист?

– Не умею.

– Знаю. Тогда как всегда? Белый танец – дамы приглашают кавалеров!

Зал наполнился вступительными тактами вальса. Какого? В музыке я всё же профан и Шуберта от Шумана не отличу. Мара положила руку мне на плечо, я приобнял её за талию… Первое, ещё слегка скованное движение ног, и вот уже двигаюсь в нужном темпе. Вальс – это единственный танец, который с горем пополам я освоил на «троечку».

– Почему Хель, ты же их не любишь? – я киваю на промороженные ели.

– Ещё меньше я люблю шеол. Только люди, живущие в Синайской пустыне, могут представить себе преисподнюю, как раскаленную сковородку. Жуткий холод норманнов, конечно, тоже мне не сильно близок, это не родная Навь, но сегодня Хель как-то лучше передаёт сложившиеся обстоятельства.

Очередной оборот, вдруг замечаю, что что-то изменилось. Под белыми, промороженными насквозь елями мелькнуло что-то темное. Ещё один оборот и я встречаюсь глазами с человеком. Он одет в серую шинель, почти на самые глаза надвинута характерная немецкая каска, кожа лица пепельно-серая, но глаза живые, только подёрнутые плёнкой, но в глубине их видна мука. Вот ещё один, сжимающий в окоченевших руках «маузер» с расколотым прикладом. Следующим был офицер в фуражке с зажатым в ладони тридцать восьмым «вальтером». А вот это не так – боец был одет в белый маскхалат, а в руках у него была «светка».

– Это неправильно, – я сбился с темпа и чуть не наступил Маране на ногу. – Ему здесь не место!

– Знаю, его место в Светлой Нави, как и любому защищающему свою Родину, но старые грехи сюда потянули.

– Неужели настолько страшные, что защитник родного очага может попасть в Хель?

– Он отрёкся от Рода!

Да, это грех страшный – лучше убить, чем отречься.

– Может, раньше он и был слаб, но сейчас искупил, неужели Род за него не просил даже? Не простил?

– Они простили, но это не значит, что простила я. Пусть осознает.

– Потом отпустишь?

– Будет сильным – отпущу, сломается – останется здесь. Даже этим, – она кивнула в сторону офицера. – Далеко не всем здесь место, но отвечать придётся. Да, кстати, у тебя есть полтора десятка их – тебе не нужны, отдай.

– Ты же знаешь, я не практикую жертвоприношения.

– У тебя на них свои виды?

– Нет никаких видов.

– И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?

– Нет, наверно они умрут, но жертвоприношением это не будет.

– Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.

– Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.

– На войне неверующих не бывает.

До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер, готовясь к очередной волне стужи, что скуёт тело, но губы, поцеловавшие щёку, были просто холодные. Она усмехнулась, ещё раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.

Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, всё плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров – снег забился в глаза.

Дзынь-нь-нь!