Читать книгу - "Несущий Свет - Андрей Валентинов"

На пятый день, когда Косухин уже подумывал о том, чтобы попросту сбежать, в госпитале внезапно настала суета. Отовсюду набежал перепуганный персонал, вдоль дверей выстроились крепкие ребята в кожаных куртках, откуда-то появились вазы с цветами и даже чудом уцелевший ковер. Степа не успел даже удивиться – двери палаты растворились, охранники в куртках застыли, словно каменные, и появился Лев Революции, товарищ Троцкий. На нем была такая же кожаная куртка, короткая бородка вызывающе торчала вперед, а на носу сверкали известные всей стране очки в простой железной оправе.

Троцкий холодно, властно поднял руку, отчеканив: «Здравствуйте, товарищи командиры!» – и начал быстро обходить палату. С тем же невозмутимым, надчеловеческим спокойствием он здоровался с ранеными, осведомлялся о здоровье и поздравлял с победой.

Возле койки Косухина он задержался чуть дольше. Ледяные стекла очков блеснули. Лев Революции улыбнулся, пожал Степе руку и кивнул адъютанту. Секунда – и на ладони Косухина оказалась небольшая бордовая коробочка. Очки вновь блеснули, железный голос отчеканил:

– Революция гордится вами, товарищ Косухин! Поздравляю!

Следовало отвечать. Впрочем, особых вариантов не было:

– Служу мировому пролетариату, товарищ Председатель Реввоенсовета!

Внезапно холодная маска исчезла. Улыбка на какой-то миг стала похожа на нормальную, человеческую:

– Выздоравливайте, Степан Иванович. Очень рад, что вы живы!

Новое рукопожатие – и Красный Лев уже разговаривал со Степиным соседом. Косухин раскрыл коробочку: на белом шелке тускло блеснул металл. Орден Боевого Красного Знамени РСФСР – уже второй…

Конечно, о том, чтобы побеседовать с Председателем Реввоенсовета, и речи быть не могло. Лев Революции спешил, как всегда загруженный невероятной массой забот. В последний раз они встречались в перерыве съезда, когда Косухин был среди тех, кто яростно защищал Троцкого от нападок всякой штатской мелочи – Сокольникова, Коллонтай и прочих, пороха не нюхавших. Тогда Троцкий не казался каменной статуей – он весело шутил, вспоминал 19-й год и даже припомнил, как вручал Степе орден за бои против Каппеля. В тот день Косухина то и дело тянуло спросить Льва Революции о Шекар-Гомпе: знал ли он, какую бумагу подписывает. Но железная партийная дисциплина сдерживала. Степан обещал молчать – и он не скажет ни слова, даже если того потребует нечто более важное, чем устав РКП(б)…

Ордена кроме Степы получили еще трое – Революция не жалела наград героям Кронштадта. Странно, но орден оставил Косухина равнодушным. Он не заслужил. И не только потому, что ткнулся носом в холодный лед даже не увидев ни одного мятежника. За такое не полагались ордена: кронштадтцев нужно было уничтожить, и славы в этом не было никакой. Красные шли против красных – это не подвиг. Боевое Красное Знамя тут явно лишнее…

Троцкий исчез так же внезапно, как и появился. Следом за ним испарились ковер, вазы с цветами и «кожаная» охрана. Оцепенение прошло, молодые командиры зашумели, откуда-то вынырнула бутылка спирта, и от орденоносцев стали требовать немедленного обмытия наград – дабы блистали и лучше носились…

Степа попросту сбежал. Он захватил кисет с махоркой и пристроился на «черной» лестнице, подальше от гудящих возбуждением палат. Не то, чтобы очень хотелось курить, но здесь можно не тратить силы на ненужные улыбки и разговоры. Косухин аккуратно свернул «козью ногу» и стал бездумно глядеть в темный колодец двора за окном…

– Да вот же он, Косухин! – сосед по палате появился внезапно, и Степа чуть не подавился дымом. – Товарищ комполка, к вам гости!

На миг вспыхнула радость: Степа подумал о Кольке Лунине, – но тут же сообразил, что тот еще не встал после тифа. А больше ждать было некого.

– Кто? – поинтересовался он без малейшего любопытства.

– Серьезный товарищ, – в голосе соседа мелькнуло уважение и даже почтение. – Из штаба, наверно…

Этого еще не хватало! Не Венцлава ли нелегкая принесла?

– Это… пусть сюда идет! – возвращаться в палату не тянуло.

– Так точно…

Итак, его нашли – и явно не для того, чтобы интересоваться здоровьем. Ну, держись Степка Косухин, дважды орденоносец!

По лестнице простучали сапоги. Степа на миг отвернулся к окну, собираясь с силами, бросил окурок и резко обернулся, готовый ко всему.

– Здравия желаю, ваше красное высокоблагородие!

Перед ним стоял Арцеулов. Степа подавился воздухом, еле сдержался, чтобы не зайтись в кашле, и, наконец, окаменел. Проклятый беляк улыбался, похоже, любуясь зрелищем израненного большевика. Выглядел Ростислав превосходно. В добротной шинели, новеньких яловых сапогах и краснозвездной фуражке он действительно походил на военспеца из крупного штаба.

– Ты, это… почему высокоблагородие?

На большее Степу не хватило. Арцеулов рассмеялся и хлопнул пламенного большевика по плечу:

– Потому что вы теперь комполка, чудило необразованное!

– Славка! Чердынь твою…

Тут только до Косухина дошло. Ростислав жив, здоровехонек и в России. Он схватил проклятого беляка за плечи, но сдержался, выпрямился и расправил больничный халат:

– Ну, здравствуй, стало быть… Ты чего, Ростислав, в Красной Армии?

Похоже, более глупого вопроса придумать было нельзя. Белый гад вновь залился таким искренним смехом, что Степе даже стало завидно.

– Чего хохочешь, недорезанный?

– Ну Косухин! Приятно видеть, что вы все тот же… Нет, Степан, я не вступал в РККА. Я вообще не Арцеулов. Разрешите отрекомендоваться: Ростислав Коваленко, заместитель начальника снабжения Киевского укрепрайона. Нахожусь в отпуске по ранению…

– Шпион, значит… – обреченно вздохнул Степа.

Арцеулов, похоже, хотел вновь рассмеяться, но, взглянув на совсем растерявшегося Косухина, передумал:

– Я не шпион, Степан. Мне не на кого шпионить, да и незачем. Я занят куда более невинным делом – пытаюсь сохранить свою никому не нужную персону. Я конечно мог полчаса назад пристрелить вашего Бронштейна, только зачем? Вы же его сами и съедите, без всякой посторонней помощи…

Раньше бы Косухин не преминул дать отпор подобному глумлению, но теперь проявил слабину и смолчал.

– Я ведь читал, что творилось на вашем сонмище. И вашу речь тоже, Степан. Напрасно защищали Лейбу – он обречен. Он был нужен год назад, а сейчас настало время иных…

И вновь Косухин отмолчался. Он вспомнил свою речь на съезде – искреннюю, горячую, но, как он и сам понимал, совершенно наивную. С ними, фронтовиками, победителями белой гидры, как-то очень быстро перестали считаться…

– Ну это, ладно, Ростислав, – Степа вздохнул, нужные слова никак не приходили. – Коваленко – так Коваленко, чердынь-калуга… Как ты из Крыма… это… уехал?

В глазах Арцеулова блеснул злой огонек – и тут же погас. Оба они подумали об одном и том же. В ноябре Фрунзе обещал амнистию. Многие поверили – и теперь черноморские рыбы жирели на даровом корме.