Читать книгу - "Город без надежды - Марина Дементьева"

Камера вмещала привинченную к стене узкую полку с поролоновым матрасом, унитаз и крошечную раковину, в которой можно было ополоснуть только одну ладонь зараз. Через равные промежутки времени в двери отворялся небольшой проём, просовывая внутрь малиновый язык подноса со стоящими на нём картонными стаканчиками и судком. Столовых приборов не было, даже пластиковых. Однажды неглубоко копнув свой разум, я поняла, что Водяной не ошибается в своих опасениях. Я вполне могла бы воспользоваться сломанным пластиком не по назначению.

Голубые вены призывно просвечивали под тонкой кожей запястий.

Хозяин города и впрямь сдержал поначалу данное обещание быть "любезным". Я в полной мере оценила его гостеприимство. Два коротких шага, три длинных. Могло быть хуже, гораздо, гораздо хуже.

Водяной сменил тактику. Заточение, одиночество, абсолютная тишина - что дальше? Дальше были игры со светом, невинные почти игры. Я на дни и ночи оставалась в совершенной темноте. Затем в высоте с гулом включались люминесцентные лампы и, монотонно гудя, горели сутки напролёт пронизывающим насквозь светом. Веки становились тонкими, как лепестки, и даже кожа и плоть, казалось, сгорали под этим беспощадным свечением, как у выставленного на полуденное солнце вампира.

Водяной подталкивала меня к краю если не безумия, то отчаяния.

Я подозревала, что за мной наблюдают. Что бы я увидела, окажись по ту сторону экрана? На сколько баллов оценила бы свою готовность сотворить чудо?

Я не сразу заметила, что порции стали сокращаться. И сокращались до тех пор, пока на подносе не оказалось лотка с едой, только бумажные стаканчики. Я молча выпила воду и легла на матрас.

В мои планы не входило бушевать и выкрикивать мольбы и обещания, вертясь по кругу в поисках невидимой камеры. Если Водяной решил приблизить меня к встрече с Верити и остальными, я не имею ничего против.

Я стала больше спать. Это и прежде было единственным доступным занятием, но теперь к часам обычного глубокого сна прибавлялось сумрачное время того пограничного состояния, когда разум блуждает в потёмках.

И если в обычных снах я видела тех, кто мёртв, то в этом сумраке рассудка ко мне являлся Кристиан, так реально, точно он беспрепятственно входил в закрывшуюся недели назад дверь. Я видела его сквозь ресницы, сидящим на краю койки. Его неподвижный взгляд поверх приподнятого плеча, руки, повисшие между расставленных колен - застывшая поза обессиленного человека.

Я закрывала и открывала глаза - он оставался на прежнем месте. Мне казалось логичным - насколько это определение вообще применимо к видениям, - что, раз уж это мои сны, то я могу видеть Кристиана таким, каким бы хотела его видеть. Счастливым и смеющимся, с искорками в прищуренных глазах. Я хотела бы, чтобы он прикоснулся ко мне, прошептал одну из тех фразочек, от которых ускорялся пульс. Хотела хотя бы во сне вновь ощутить его объятия... да что угодно, что бы порадовало меня, а не этот вот застывший взгляд и молчание, в котором можно было услышать... быть может, осуждение, не знаю, что-то, чего я не хотела слышать от него.

Он выглядел измученным. Одержимым. И однажды я отвернулась к стене.

И всё повторялось. Моя болезнь, отрава в мозгу, бесконечная апатия. И слова будто бы те же, вновь звучал его голос, но не безукоризненно ровный, наполненный уверенностью, не тот голос, каким он в действительности внушал мне делать необходимые для поддержания жизни вещи. Сейчас его голос вибрировал от едва сдерживаемого гнева.

- Хочешь. Это тебе сейчас так кажется.

Я вяло запротестовала. Ведь я вовсе не говорила ему, что не хочу жить...

И вдруг - так громко и отчётливо, точно Крис в ярости выкрикнул мне это прямо в лицо; и край стакана ткнулся в губы:

- Тогда живи! Пей!

Я вскинулась в полузабытье, едва не упустив из рук стаканчик с водой. Когда только успела взять его? Как долго просидела, не сделав ни глотка?

Малиновый язык подноса всё ещё был дразняще высунут. Рядом с водой стоял лоток, наполненный уже остывшим бульоном.

Несуществующий приказ Кристиана всё ещё звенел в голове, когда я дрожащими от слабости руками наклонила посудину, чтобы выпить всё, до капли...

Пальцы остались покрыты пыльцой штукатурки. Я отряхнула сухие ладони и совсем не удивилась, услышав лязг отворяющейся двери.

Вели долго, так долго, что странно было и помыслить, что довелось сделать столько шагов - и прямо, и под уклоном, и по ступеням лестниц. Я потерялась в ощущениях: в колебании воздуха из вентиляционных шахт, в гуле движущихся лопастей, в разнообразии акустики и освещения огромного пространства, множества сообщающихся помещений. Вся совокупность чувств была введена изоляцией в искусственный анабиоз, и теперь не справлялась с потоком информации.

И всё же, механически переставляя ноги, я стала вновь воспринимать действительность. Всё больше ступеней вниз, всё круче уклоны. Меня уводили под землю, под основание Эсперансы.

Водяной сдал со дня нашей последней встречи. Когда меня подводили к нему, он отнял от лица дыхательную маску.

Я смотрела на него - немолодого и нездорового мужчину, обладающего незаурядной злой волей, но не видела человека.

Я смотрела на него и видела: причину ранней смерти моего отца, удавку на шее моей матери. Топор, отсекший руки Паука; омерзительного Малыша, насилующего мою сестру. Я видела извивающиеся щупальца и клацающую пасть, ненасытную утробу чудища, воплощавшего саму суть зла, поработившего этот город.