Читать книгу - "Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин"

– Тоже беда, – вздохнул парень. – У человеко-рыб и размножение какое-то амфибическое, нам так сразу не понять.

– Самое главное, вам хорошо вдвоём, вот и живите здесь, – рассудительно заметил Глинский. – На нашем пляже действительно поспокойнее.

– Вообще-то, не загостился ли я тут? – пробормотал Никита. – Дома, может быть, Лялька давно из своих Палестин прикатила…

В ресторанчике, возле бара, клубились отмороженные девицы – все как на подбор в купальниках, сшитых по случаю из шнурков к солдатским ботинкам. Так что на девицах оставшаяся одежда выглядела довольно условно.

Видать, не одна русалка нашла здесь приют. Бармен за стойкой тоже успел отморозиться и отпускал девицам комплименты, а те очень даже стыдливо хихикали. Заметив, что Никита не на шутку заинтересовался пляжным женским полом, Леонид Фёдорович тут же включился в назревшую тему:

– Вот многие нынче не устают повторять, что сейчас-де век скоростей, прогресса, стресса и секса. Может быть, особенно если понаблюдать за пляжной публикой, – он кивнул на хихикающих девиц. – Правильно, женские ножки многих сводили с ума, но я с остервенением ретрограда скажу, что тайна женщины отнюдь не в оголении доступных и не очень частей тела, а в их умелом сокрытии. Это же вековая прописная истина! Тем не менее, мужики западают как мухи на мёд, на стройные ножки, притуманенный взгляд и прочее, прочее, прочее.

Бывает ли лекарство от любви? Может быть. Мир создан в добром отношении друг к другу, в любви, в Божественной любви. И она должна быть! Вы скажете, что есть ещё и, например, платоническая, физическая, лирическая. Всё так. Но, если этот мир создан в Божественной любви, что же его обитатели постоянно уничтожают друг друга? За примером далеко ходить не надо: вы сами видели моих сожжённых друзей на Лубянском дворе. Так почему это? Зачем? Тоже из любви, только к убийству?

– Вы же сами сказали, господин Глинский, или вас лучше товарищем величать? – саркастически ухмыльнулся Никита. – Так вот, вы сами сказали только, что люпус люпуса всё-таки съест. Поэтому люди и едят друг друга. Причём, каждый едок место себе находит исключительно здесь. Уютно подобному среди подобных. Все тебя понимают, и воевать ни с кем не приходится. Или я что-то не так понял?

– Почему, всё так. Но зачем же…

– Кажется, я задержался здесь немного дольше, чем следует. Пойду, поищу своё место. Спасибо за прекрасное угощение, но мне пора, – Никита церемонно откланялся. – Да и на дороге что-то невообразимое творится…

Действительно, дорога до поры пустая, безлюдная и ровная, ведущая в грядущее НИКУДА, вдруг наполнилась какими-то людьми, повозками, шумом, гвалтом. Видимо, именно по этой дороге самый человечный человек Владимир Ильич Ульянов-Бланк по прозвищу Ленин грозился когда-то провести паломниками всю Россию.

– А с чего вы взяли, что надо куда-то идти, спешить? – удивился Леонид Фёдорович. – Ведь многим здесь хорошо. Может быть, и вам тут понравится. Ну, хотя бы, как следует познакомиться со здешними жителями, никому не помешает.

– Вы правы, возможно, я ошибаюсь, – кивнул Никита, – но не зря ведь мне была явлена эта дорога, допустим, как часть моего Пути? Я и так уже довольно долго с вами беседую.

– Возможно, в ваших умозаключениях есть доля истины, – пожевал губами Леонид Фёдорович, – но в таком случае позвольте составить вам компанию? Я, знаете ли, тоже привык путешествовать, а оставаться здесь, одному… Вот этому молодцу, – Глинский кивнул на соседа по столику, – в самый раз здесь с любимой женой. А мне, признаться, одиноко…

Никита пожал плечами. Вот прицепился философ доморощенный. Что ж, пусть идёт. Если Ангел захотел соглядатая приставить, так пусть уж лучше этот – от него нетрудно будет избавиться. Где-то там, в конце странной дороги, должна быть развязочка, до которой обязательно надо дойти. Что ему опять лукавый приготовил? В пакостности падших ангелов Никита теперь не сомневался, сомневался в другом: сможет ли он свой талант, даденный Господом, от бесовщины избавить?

С дороги послышался хрип, сопение, родной русский матерок. Взглянув туда, Никита увидел плетущегося по дороге мужика с бочонком на плечах. Через каждые десять-пятнадцать метров мужик останавливался, зубами вытаскивал из бочонка деревянную затычку, прикладывался, громко глотая содержимое, играя острым кадыком. Потом сплёвывал, поминал мать, всех святых и тащился дальше.

А за ним какой-то франт с балалайкой: всё приплясывает, коленца выкаблучивает. Спотыкнулся, шлёпнулся прямо в лужу. Встает, отряхивается. Но лужа-то откуда? Никита точно помнит, дорога была ровнёхонькой, что каток в Лужниках. Впрочем, чему удивляться, – опять проделки Ангела.

За плясуном – чернец пристроился. Идёт, чётки перебирает, молится. Только дорога – заметил Никита – снова выровнялась. Ни ложбинки, ни ухаба. Нет, брат, что-то здесь не так. Не может чернец Ангелу милым-дорогим быть! Хотя, каждый идёт путём только ему одному предназначенным.

Потом любопытная повозка обозначилась. Лошади – пара гнедых рысаков, но запряжённых отнюдь не зарёю, а в фургон цирковой. Лошади настоящие, а фургон – будто на ватмане нарисованный. Плюс плакат ещё по верху: «Театр – это то, чего нет, и не может быть в жизни. А то, что есть или может случиться, не театр, не очарование, не волшебство». Так, а зачем, собственно, весь этот театр на дороге?

Тут одна девочка привлекла внимание Никиты. Она шла не с артистами, а держалась чуть позади толпы, шествующей за нарисованным фургоном, неся в руках сказочно разодетую в дорогие парчовые одежды большую куклу. Причём, девочка была одета в заячью шубку и такой же капор! Что-то до боли знакомое пронеслось в памяти. Ведь бабушка Никиты получила от атамана Каледина точно такую же куклу, чтобы не плакала, когда её отца, бывшего полковника государевой ставки повели на расстрел. Весьма примечательная встреча! Ей так и пришлось остаться в этом мире маленькой девочкой, держащей в руках куклу атамана. Только сейчас она не топтала ногами неповинную игрушку. И всё же губы девочки постоянно шевелились, роняя сакраментальную фразу:

– Папочка! Папочка! Я тоже стану настоящим большевиком! Я обязательно отомщу за тебя!

Может быть, именно эта фраза стала жизненным девизом бабушки? Хотя нет, она была до самой смерти очень добрым, чувствительным и понимающим человеком. Недаром, знаменитый поэт-песенник Евгений Долматовский и Яша Шведов, написавший знаменитого «Орлёнка», песню революционной молодёжи, были её лучшими друзьями. Но она в инфернальном мире осталась всё такой же маленькой девочкой, шедшей в нарисованное будущее за нарисованным фургоном.

Причём, юный образ бабушки был ещё не последним. Шествие замыкал мужчина, одетый, как в подрясник, в мешковину. Так себе человечек, не низок, не высок, не широк, не гладок. По улице рядом пройдёт – глаз не задержится. Одно смущало: идет, будто всю тяжесть земли на плечи взвалил, и ноги чуть не по колено в дороге увязают. Только ноша у человека действительно тяжела: огромный дубовый крест. На таком когда-то Христос был распят. Может быть, за нарисованным театром действительно шагал Симон Киринеянин, которого стражники заставили нести крест Иисуса до Голгофы? Почему же святой тоже шёл к нарисованному будущему?