Читать книгу - "Клинки императора - Брайан Стейвли"

– Закончи рисунок, – велел Тан.

Каден снова вызвал в уме сама-ан, затем сравнил его с лежащим на полу пергаментом. Все детали были переданы полностью.

– Он закончен, – неуверенно сказал Каден.

Хлыст снова обрушился на него, но на этот раз он был готов. Его ум впитал боль, хотя тело слегка покачнулось от силы удара.

– Закончи рисунок, – повторил Тан.

Каден колебался. Задавать вопросы умиалу обычно было кратчайшим путем к наказанию, однако поскольку его уже и так избивали, внести немного ясности не повредит.

– Это какое-то испытание? – осторожно спросил он.

Монахи постоянно устраивали своим подопечным всевозможные проверки, в которых ученики и послушники должны были доказывать свое понимание и способности.

Хлыст снова опустился поперек его плеч. От первых двух ударов балахон порвался, и теперь Каден почувствовал, как лоза врезается в его обнаженное тело.

– Вот что это такое, – объявил Тан. – Можешь называть это испытанием, если хочешь, но имя – не то, что оно обозначает.

Каден мысленно застонал. Насколько бы странным ни казался Тан, он явно питал ту же раздражающую склонность к многозначительным афоризмам, что и остальные хинские монахи.

– Больше я ничего не запомнил, – сказал Каден. – Это весь сама-ан.

– Этого недостаточно, – ответил Тан, но на этот раз придержал хлыст.

– Это все, что там было! – возразил Каден. – Вот коза, вот голова, вон лужи крови; я запомнил даже несколько клочков шерсти, застрявших в камнях…

За это он получил целых два удара.

– Увидеть то, что есть, может любой дурак, – сухо пояснил монах. – Любой ребенок, глядя на мир, может сказать, что находится перед ним. Ты же должен видеть то, чего нет! Ты должен смотреть на то, что не находится перед тобой!

Каден из последних сил пытался выудить из его слов какой-нибудь смысл.

– Тут нет того, кто убил козу, – медленно начал он.

Снова удар.

– Разумеется, нет! Ты спугнул его. Или он сам ушел. В любом случае, едва ли стоило ожидать, что дикое животное останется рядом со своей жертвой, если оно заслышало или почуяло приближение человека.

– То есть я должен найти что-то, что должно быть здесь, но его нет.

– Думай про себя. Используй язык только тогда, когда тебе есть что сказать.

Тан подкрепил эти слова еще тремя резкими ударами. Раны сочились кровью. Каден ощущал, как она стекает по его спине: горячая, влажная и липкая. Ему доводилось переносить и более жестокие порки, но это всегда было связано с какой-то большой ошибкой, серьезным проступком. Никогда прежде его не били во время обычного разговора. Становилось все сложнее игнорировать боль, раздиравшую его тело. Сделав над собой усилие, Каден мысленно вернулся к предмету обсуждения – не стоило рассчитывать, что жалость заставит Тана прекратить избиение; это было очевидно.

«Ты должен видеть то, чего нет»…

Типичная хинская белиберда. Однако, как это часто бывало с подобной белибердой, скорее всего, она в итоге окажется правдой.

Каден еще раз детально просмотрел сама-ан. Все части тела козы были учтены, даже кишки, лежавшие кучей безжизненных бело-сизых веревок под брюхом животного. Мозга не было, однако Каден ясно нарисовал расколотый череп и показал место, откуда он был выбран. Что еще ожидал увидеть монах?

Он шел по следу козы, он пришел за ней в ущелье, и там…

– Следы! – произнес он, охваченный внезапным озарением. – Где следы того, кто убил козу?

– Вот это, – отозвался Тан, – очень хороший вопрос. А они были?

Каден попытался вспомнить.

– Я не уверен. Их нет в сама-ане… но я думал в основном о козе.

– Похоже, твои хваленые золотые глаза могут видеть не больше чем любые другие.

Каден моргнул от неожиданности. Еще ни один умиал не упоминал в разговоре его глаза – это было бы почти как упомянуть о его отце или о его происхождении. У хин было принято полное равенство. Послушники были послушниками, ученики – учениками, а старшие монахи все были равны перед Пустым Богом. Тем не менее глаза Кадена действительно выделяли его среди других. Тан назвал их «золотыми», однако на самом деле его радужные оболочки сияли. Ребенком Каден часто смотрел в глаза своего отца – такие глаза были у всех аннурских императоров, – поражаясь тому, как они горят, постоянно меняя цвет. Порой они яростно пылали, как факел под порывом ветра, порой тихонько тлели темными красными углями. Его сестра Адер тоже была обладательницей особенных глаз, хотя у нее они скорее искрились и вспыхивали, словно костер, разложенный из сырых прутиков. Будучи старшей среди детей императора, Адер редко останавливала свой яркий взгляд на младших братьях, а когда это случалось, он, как правило, сопровождался раздраженным сверканием. Согласно семейному преданию, светящиеся глаза были унаследованы от самой Интарры, Владычицы Света, принявшей человеческий облик много веков или тысячелетий назад – никто не знал наверняка, – чтобы соблазнить одного из Каденовых предков. Эти глаза были подтверждением того, что Каден – истинный наследник Нетесаного трона и будущий властелин самого Аннура – империи, занимавшей два континента.

Монахов, разумеется, государственные дела интересовали не больше чем сама Интарра. Владычица Света была одной из старейших богов, старше Мешкента и Маата, старше даже Ананшаэля, Владыки Костей. От нее зависели путь солнца по небесному своду, дневной жар, таинственное сияние луны. И тем не менее, по словам монахов, она была всего лишь ребенком, который играет с огнем в просторных чертогах пустоты – безграничной, вечной пустоты, принадлежащей Пустому Богу. Однажды Каден должен будет вернуться в Аннур, чтобы занять свое место на Нетесаном троне, но пока он жил в Ашк-лане, он был всего лишь одним из монахов, обязанным трудиться до седьмого пота и повиноваться приказам. Чудесные глаза явно не могли его спасти от жестокого допроса Тана.

– Может быть, следы и были, – неуверенно заключил Каден. – Я не могу сказать наверняка.

Какое-то время Тан не говорил ничего, и Каден уже подумал, что избиение вот-вот возобновится.

– Монахи слишком щадили тебя, – наконец проговорил Тан. Его голос был спокойным, но жестким. – Я не сделаю такой ошибки.

Лишь позже, лежа без сна на своей койке и стараясь дышать потише, чтобы не разбередить боль в саднящей спине, Каден осознал то, что сказал его новый умиал. «Монахи». Так, словно Рампури Тан не был одним из них.