Читать книгу - "Гренадер - Олег Быстров"

Начал премьер Италии Бенито Муссолини, один владевший языками и взявший на себя роль толмача. Предоставил слово канцлеру Германии. Адольф Гитлер — сухой, поджарый, в парадном кителе с партийным значком на галстуке и свастикой на рукаве — говорил долго и напористо: о политической целесообразности и исторической справедливости, о мире в Европе и притеснениях немцев в Судетах, о возрождении Германии и верности международным договорённостям. Порой его заносило, и фюрер сбивался на яростный пафос митингов и партийных собраний. Летела с губ слюна, воинственно топорщилась щёточка усов, и косая чёлка закрывала левый глаз.

Муссолини переводил, добавляя от себя, играли желваки на малоподвижном лице, блестела оливкового цвета кожа на гладкой, как бильярдный шар, голове. Время от времени итальянский премьер поводил крепкими плечами, будто готовился броситься в рукопашную.

Напротив расположились премьер Англии Артур Невилл Чемберлен и премьер Франции Эдуард Деладье. Чемберлен задирал подбородок, смотрел в основном поверх голов. Будто где-нибудь там виделись ему интересы Британии, заботившие премьера более всего. Невысокий и кряжистый Деладье, напротив, прятал лицо, рассматривал пол, будто надеясь найти там ответ, как же выпутаться из всей этой непростой ситуации. И отчаянно потел.

А в нескольких километрах от зала, в маленькой комнатке второсортного отеля сидели представители Чехословакии Войтех Маетны и Хуберт Масарик. Настроение было подавленным — их даже не пустили в Коричневый дом. Маетны курил сигарету за сигаретой, а Масарик вдруг вспомнил, как во время одной недавней консультации показывал карту Чехословакии английским политикам. Тогда у него сложилось впечатление, будто британцы видят страну впервые. «О, как любопытно, — сказал один. — Какая забавная форма! Можно подумать, перед тобой большая сосиска…» Масарику вдруг нестерпимо захотелось пить. Воды принесли.

Наконец пришло распоряжение, чехов отвезли в резиденцию нацистской партии, пригласили в зал и объявили решение.

— Вы собираетесь лишить меня родины! — выкрикнул вне себя Маетны.

— Вы уже лишили родины три миллиона моих соплеменников, — отчеканил в ответ Гитлер.

За окном стояла глубокая ночь.

D половине четвёртого утра Саблина разбудил прапорщик Урядников.

— Ваш-бродь, ваш-бродь, — тряс прапорщик Саблина за плечо, — проснитесь! Чехи к телефону кличут. Его высокоблагородие господин капитан на проводе. Срочно!

Саблин вскочил, ещё не совсем соображая, что и как. На ночь он снимал только куртку и сапоги, портупею клал под подушку. Сборы были недолги. «Что случилось?» — тревожная мысль быстро отгоняла остатки сна. Все эти дни он исправно отправлял донесения по радио. Но телефон… ведь подполковник предупреждал — только в крайнем случае…

Расстояние от барака до штабной избушки Саблин преодолел за минуту. Не вошёл — ворвался в тесную комнатушку. Вскочивший телефонист без слов подал трубку. Рядом застыл Блажек с напряжённым лицом.

— Господин поручик, важные новости, — раздался в трубке хорошо знакомый бас капитана Синицкого. — По нашим данным, переговоры в Мюнхене зашли в тупик. Гитлер с англичанами и французами вынуждали чешских представителей отдать Судеты. Те потребовали время на обдумывание, даден им был один час. По истечении назначенного срока один из представителей принял яд и умер на месте. Другого заставили подписать договор. Однако президент Бенеш отказывается его признать. Видно, не миновать драки. Посему, господин поручик, слушайте приказ командующего Западным военным округом, его превосходительства генерал-лейтенанта Тухачевского. При попытке немцев перейти границу Чехословакии вашему взводу надлежит применить все имеющиеся силы и средства для воспрепятствования вторжению. Вам понятно?

— Так точно, ваше высокоблагородие! — отчеканил Саблин.

— Знаю, Иван Ильич, — смягчил тон Синицкий, — положение у вас сложное. Немцы пока не получили приказа к атаке, но получат его обязательно. Ещё до обеда получат. Их силы, судя по донесениям, много превосходят ваши. Но вы не хуже меня знаете, что такое долг и что такое честь. Обеспечить поддержку взводу не в моих силах, но нужно продержаться. Дальнейшие распоряжения получите. Вопросы?

— Никак нет, Дмитрий Амвросиевич. Нет вопросов. Будем держаться.

— С Богом, — глухо проговорил капитан. Саблин положил трубку. Глазами показал Блажеку: удали телефониста. Надпоручик скомандовал по-чешски, и, только дверь за связистом затворилась, Саблин приоткрыл её вновь.

— Урядников, — тихо позвал он темноту.

— Ваш-бродь! — Прапорщик проявился в проёме, как изображение на фотографической пластинке.

— Вот что, бойцы, слушайте меня внимательно…

Ранним утром 30 сентября солнечные лучи тронули верхушки дубов и буков. С неубранных полей наплывал косыми полосами туман, настоянный на запахах увядающих трав, но жизнь у заставы кипела. Пограничники под руководством гренадеров распиливали брёвна на доски и бойко подтаскивали их к невеликому пространству ничейной полосы между чешской и немецкой границей.

Саблин отметил, что в буковой роще это не осталось незамеченным, то и дело блестели линзы биноклей. Тевтоны явно заинтересовались приготовлениями и насторожились. Естественно, подумал Саблин, их тоже оповещают о событиях в Мюнхене. Оставалось надеяться на слова капитана — если немцы получат приказ, то чуть позже. Однако и он не имеет права на упреждающий удар. Только при попытке перейти границу. Не ранее.

А до тех пор, формально, они с немцами не воюют. Но имелось одно обстоятельство. Ожидание всегда расслабляет, притупляет чувство опасности. Как в дозоре — вначале на каждый шорох ствол вскидываешь, а к концу дежурства и на чужака реагируешь куда спокойнее. Так и германцы за десять дней ожидания наверняка расслабились. На этом и строил расчёт Саблин.

Дав интересу противника разгореться до нужного уровня, поручик уверенно направился к нейтральной полосе. Прошёл за уложенные штабелями доски и стал так, чтоб его хорошо было видно.

— Солдаты вермахта! — прокричал он, сложив ладони рупором. — Позовите старшего офицера!

Прокричал на плохоньком своём немецком, английский у поручика был несравненно лучше. Прокричал и взмолился про себя: лишь бы вышел сам гауптман, лишь бы не послал кого-то из подчинённых и не врезали бы сразу из пулемёта…

В кустах у леса зашевелились, замелькали серые силуэты. Выходить немцы не торопились, но и стрелять не спешили. Присматривались, опасаясь подвоха. Но, рассмотрев, что никакой угрозы нет, что пограничники сложили винтовки в пирамиды и заняты исключительно заготовкой досок, решились. Из подлеска вышел офицер с двумя автоматчиками и направился в сторону Саблина. Не доходя двух десятков шагов, остановился:

— Слушаю вас, герр офицер.

Сердце Саблина радостно забилось — тот самый! Немец изменился, заматерел, дослужился до офицерского чина и физической формы, как видно, не терял, плечи вон какие широкие, двигается легко и пружинисто. Подумалось: «А не авантюру ли часом ты, братец, затеял?» Но вслух начал с улыбкой: