Читать книгу - "Стрелецкая казна - Юрий Корчевский"

— Ты кто?

— Иван, — прошептал раненый.

— Кто это тебя?

— Тати.

Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать — ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.

— Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду — помощь нужна.

Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал — «полежи», — можно подумать, он встанет и уйдет!

Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом — можно.

Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня — раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе — и лошадь при нем, и деньги.

— Деньги? переспросил крестьянин.

— Деньги, — подтвердил я и потряс кошелем. — Полушка сейчас и две полушки потом.

В те времена оброк собирали деньгами; а достать их в деревне — затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город — репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.

— Я мигом, — засуетился крестьянин.

Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, — мысленно одобрил я, — раненого так везти будет удобней».

Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.

— Я думал, ты уйдешь, — прошептал он пересохшими губами.

— Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?

— Попробую.

Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, крестьянин вожжами ловко притянул его к лошадиной спине, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла — настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи, и пока дошли до деревни, взмокли от пота.

— Комнату в избе уступишь — вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.

Крестьянин махнул рукой — заноси.

Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:

— Постирай.

Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да — деньги! Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.

— За кормежку и ночлег сколько возьмешь? Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:

— А щи с мясом или пустые?

Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?!

— С мясом — каждый день по курице, или поросенок на два дня.

Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

— Сколько ден пробудете?

Кабы он не был хозяином — ей-богу, дал бы затрещину!

— Седьмицу точно. Мужик радостно выдохнул:

— Тогда рубль!

Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:

— Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет. Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:

— Шевелись, видишь — гости дорогие кушать хотят! Хозяйка засуетилась, выставила из печи на стол чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу.

— Вари, Марфа.

Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится, аппетит приходит во время еды.

Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.

— Хозяин, давай его на печь положим — прогреться, пропотеть ему надобно.

Вдвоем мы с трудом подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.

— Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.

— Так неси.

— Нету у нас коровки.

— А у соседей есть?

— Как не быть!

Я молча достал ему еще полушку.

— Неси, вместе с медом неси.

Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь, и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет — упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке — вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже — всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда — пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что-то я далеко загадываю — его же еще на ноги поставить надо.

Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало — повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.

Утром я вновь перевязал раны, покормил с ложечки. Губы у него потрескались, глаза лихорадочно блестели. Поев, он снова уснул.

— Сон для больного или увечного — первое дело! — глубокомысленно изрек хозяин.

Постепенно, день за днем, лихорадка и слабость отступали. В один из дней Иван с моей помощью спустился с печи, сел на лавку. Был он бледен, но я уже чувствовал, что перелом в болезни произошел и раненый пошел на поправку.

Дождавшись, когда хозяева по делам вышли во двор, я спросил:

— Расскажи — кто ты и что случилось?

— Купец я, из Нижнего Новгорода. Фамилия моя — Крякутный. Я невольно засмеялся. Купец обиделся:

— Что смешного? Род мой уважаемый в Нижнем; отец мой купцом был, я у него дело перенял — сроду над нами не смеялись.

— Не обращай внимания, Иван, это я о своем. Надо же, не объяснишь ему, что Крякутный — первый россиянин, сделавший монгольфьер, то есть воздушный шар, наполненный теплым воздухом. И тут я чуть не поперхнулся — а может, это он и есть? Или будет им в будущем?

— Извини, Ваня, продолжай.

— Расторговался удачно мехами в Москве, хотел до распутицы домой попасть, только с одним охранником и выехал, верхами — чтобы успеть, значит. — Иван замолчал, отдышался, продолжил: — А тут как назло около леса разбойники напали, четыре человека. Охранник мой силен — дружинник бывший, да у татей самострел был, фрягами прозываемый арбалетом. Его и застрелили, а я с лошади спрыгнул — и в лес. Да и меня ранили. Сколько сил было — отбивался, а как ножом полоснули — так и упал. Очнулся — ни денег, ни лошадей. Волков видел, думаю — ночь не пережил бы, задрали бы серые. Повезло мне, что ты меня нашел, уже не чаял своих увидеть. Денег, конечно, жалко, да деньги еще заработать можно. Так что помнить о тебе до скончания дней буду, и домашние мои за тебя молиться в церкви станут. Спасибо тебе, мил человек, что в лесу не бросил. Думал — пригрезилось мне, как тебя увидел. А как ушел ты, думаю — все, кому нужны чужие беды… Ан нет, не перевелись еще люди на Руси. Как звать-то тебя?