Читать книгу - "Первый Зверь - Елена Синякова"

Я ощущала боль даже в беспамятстве.

Она словно стала частью меня. Въелась с потом и кровью в мое тело, поселившись внутри и терзая каждую секунду своим нещадным огнем.

И страшно было оттого, что я не могла сбежать от нее или смириться с таким положением дел.

Но еще страшнее было ощутить ЕГО рядом с собой снова.

Постепенно приходя в себя, я понимала, что нахожусь в его руках, укутанная жаром и силой, пока монстр продолжал свое движение вперед через высокие снега, в такую глубь леса, куда не заходили люди.

Я молчала и смотрела на него сквозь ресницы, понимая, что короткий зимний день уже погиб, отдавшись во власть тьмы, что выползала обманчиво мягкой поступью, тая в своих дебрях только ужас и боль.

Но он почувствовал, что я пришла в себя, даже если продолжал смотреть только вперед в этом сгущающемся сумраке выглядев еще более мрачным, жестоким и твердым, вдруг проговорив тихо и все так же непривычно хрипло:

— Где-то здесь был заброшенный охотничий дом.

Он упорно не смотрел на меня, даже если нес не вероломно перевесив на плечо, как свою добычу в прошлой бойне, где стал победителем, а держа на руках у сердца и прижимая к груди, отчего я не ощущала холода вокруг, догадываясь, что на самом деле температура опустилась очень низко, ибо между мрачных спящих стволов могучих елей тянулась голубоватая дымка.

Его терзала совесть, если нечто подобное могло быть у бездушного монстра?

Он был зол? На себя, что не убил, или на меня, за то, что я выжила?

А я упорно смотрела на него снизу — устало и ненавистно — даже если понимала, что снова играю с огнем, который никому неподвластно удержать.

Рассматривала нагло и оценивающе, про себя отмечая, что несмотря на грубость и жестокость в поведении и каждом резком движении, монстра тяжело было назвать уродом, или хотя бы некрасивым.

К сожалению, его лицо притягивало взгляд своими правильными, хоть и резкими чертами, оставляя двоякое впечатление.

С одной стороны, он был сущим варваром — грубым, неотесанным, с этими отросшими волосами цвета пепла, которые овивали его лицо рваными прядями, с колючей порослью на жестоком почти квадратом лице.

Но, с другой стороны, в его глазах не было пустоты и безразличия.

Будь он другим — человеком, а не зверем — он мог бы вести войска в бой без страха и сомнений, одним словом, поднимая боевой дух и вселяя надежду на будущее.

Но его глаза не были человеческими, как и не была душа.

— Ведь ты не планировал ничего этого, — тихо прошептала я, наблюдая, как его жуткие глаза всматриваются во тьму леса, словно он мог видеть далеко вперед, понимая, что они начинают светиться в темноте, как бывает у хищников. — Не собирался оставлять меня в живых, и уж тем более оставлять себе. А теперь ты злишься сам на себя за это и не знаешь, что делать дальше…

— Не знаю! — рявкнул он так резко и с чувством, что я сжалась по инерции, даже если он не шелохнулся и не сжал пальцев сильнее, только пошел вперед еще более стремительно, словно снег по самые бедра не доставлял ему никаких хлопот и не сдерживал своими навязчивыми рыхлыми объятьями.

Он сжал губы, отчего линия его подбородка стала еще более упрямой и прямой, помолчав какое-то время, и неожиданно добавляя тише и уже спокойнее:

— Я ничего не планировал и не знаю, что будет дальше. Я знаю только одно — я хочу, чтобы ты жила.

Больше я не пыталась говорить, снова погружаясь в удушливую вязкую боль. Ощущая только ее одну и больше ничего, казалось, что низ живота просто вырвали из меня, оставив только эти пульсирующие разряды, от которых на теле выступал холодный пот.